Вторую ночь хорошо сплю, но слаб. Только вышел — 4 безработных. Потом 4 от Чер[ткова]: Гусаров, С. Попов, Перевозников и Беленький. Пошел ходить, но надо с ними поговорить.
Ничего не писал, кроме ничтожных писем. Ездил с Дунканом в Казначеевку. Мучительно положение живущего в достатке среди нищеты. Все просят, и все жалки, и сам гадок. Опять забывал молитву. Был Буланже. Кое-что приписать к разговору и к Штокг[ольмскому] докладу. Оч[ень] слаб и не переставая хочется смерти.
Два дня пропустил и совсем не заметил этого: так был слаб последние дни. Нынче как будто посвежее, но утром ничего не делал, кроме изменения ответа Струве и нескольких писем. Чтение Андреева живее заставило меня думать о художественной работе. Хочется, но нет неудержимой потребности. Третьего дня, 10-го, кажется, поправлял окончательно Разговор, написал несколько писем, ходил пешком. Захолодало. Никто не приезжал. Читал Андреева, и ничего, стоющего внимания, не помню. Был мальчик, сначала ничего не просил, я навязал ему рубль, на другой день пришел просить 14 р. Больших отступлений не помню. Начинаю привыкать: быть настороже при общении с людьми. Вчера 13-го. Встал всё слабый, написал ядовитую заметку на статью Струве и письма. Ходил пешком. Очень слаб. Кончил Андр[еева]. Знаменат[ель] несоразмерно велик с числителем. Записать надо:
1) Всякая просительная молитва есть признак неверия в Бога. Бог высший разум, высшая любовь. Всё на благо. Что мне не нравится, это только признак моего неизбежного непонимания. (Как это мне казалось нынче ночью, когда я записал это, а как пошло вышло теперь.)
2) Произведение искусства только тогда настоящее, когда воспринимающий не может себе представить ничего иного, как именно то самое, что он видит, или слышит, или понимает. Когда воспри [нимаю]щий испы[ты]вает чувство, подобное воспоминанию, — что это, мол, уже было и много раз, что он знал это давно, только не умел сказать, а вот ему и высказали его самого. Главное, когда он чувствует, что это, что он слышит, видит, понимает, не может быть иначе, а должно быть именно такое, как он его воспринимает. Если же воспринимающий чувствует, что то, что ему показывает художник, могло бы быть и иначе, видит художника, видит произвол его, тогда уже нет искусства.
3) Есть искусства двойные: музыка, драма, отчасти живопись, в кот[орых] мысль — задача искусства-и исполнение разделяются: в музыке композиция и исполнение, также и в драме — сочинение пьесы и исполнение, отчасти и в живописи, вообше в пластич[еском] искусстве, замысел и исполнение, и уже вполне — иллюстрация. И в этих двойных искусствах чаще всего встречается фальшивое искусство: ложная, пустая мысль и прекрасное исполнение музыкантами, или актерами, или живописцами. Особенно в драме и музыке. Есть драматурги (Андр[еев] принадлежит к ним) и композиторы, к[оторые], не заботясь о содержании, о значительности, новизне, правдивости драмы, музыкального сочинения, рассчитывают на исполнение и к удобству, эфектам исполнения подгоняют свои произведения.
Сейчас иду завтракать, 2-й час.
Ездил верхом оч[ень] приятно. После обеда читал Vedic Magazine. Надо бы написать индусу благодарность за его прекрасное изложение о Майа. Ма — это мера, майа — измеренное, ограниченное. Всё это иллюзорно. — Поздно вечером играл в 4 руки с С[офьей] Ан[дреевной]. Руки не ходят.
Много спал. Ходил и ясно понял, как я плох, желая отвечать Струве, как далек от божеской, для души, жизни. Бросил.
Много писем хороших. Одно ругательное. Пошлю в Русь. Всё больше и больше хочется художественной работы, но нынче умственно слаб. Ходил по саду. Заснул. Иду обедать.
Опять два дня не писал, нынче третий. Да, прежде еще, вечер 75-го. Не помню, вечером что-то читал. 26-го. Приехал Семенов. И уверил меня, что нельзя отказаться от фонографа, что я обещал. Мне б [ыло] оч[ень] неприятно. Надо было согласиться. Получил письмо ругат[елное] по-случаю разговора с Челыш[евым], что надо вешать и вешать. Я написал письмо в газеты, но потом, обдумав, не послал. С Семеновым б[ыло] приятно. Он и умен и образован самобытно, по-мужицки, т. е. по-хорошему. Потом приехала полька, врач из Парижа. Сначала она мне была смешна со своей научностью и Higine morale, [моральная гигиена,] но потом увидал в ней умную женщину. Они с Семеновым перечисляли писателей выдающихся, и тем имя легион, а второстепенных, третьестепенных? Какое скверное и пустое занятие. И какой оно имеет успех. Ездил верхом с Душано[м] оч[ень] приятно.
Вчера начал было Детскую мудрость, но ничего не успел сделать: раскидываюсь. Ездил с Душаном на телефон, говорил с Ольгой. Вечером приехали с грамофоном и фонографом 6 человек. Оч[ень] б[ыло] тяжело. Нельзя б[ыло] отказаться, и надо б[ыло] приготовить, что мог.
Нынче утром оч[ень) рано проснулся, нервно возбужден. Готовил к говорению в фонограф и говорил, и слава Богу, мне всё равно, как будут судить, одно побуждало: если уж попал, то хоть что-нибудь сказать, что хоть кому-нибудь, как-нибудь может пригодиться. Держал себя хорошо. Несколько раз вспоминал молитву. Да уж становится привычкой. Так ч[то] когда отказался от подарка машины и фонографированья вместе, б[ыло] мне неприятнее, чем им. Получил оч[ень] интересную книгу о Бабе и Беха Улле. Не дочел еще.
Вчера или 3-го дня именно по случаю посылки письма руг[ательного] в газеты оч[ень] живо почувствовал отвращение к заботе о мнении людей. И так захотелось одного: чтобы меня оставили в покое делать мое дело — служить Ему в те немногие дни, к[отор]ые остаются. Записать:
1) Сознаний — два. Одно сознание тела и различных частей его, которыми могу двигать или к[отор]ые болят, чешутся, и другое сознание — души, различных свойств ее, к[отор]ые могу направить на то или другое или которые страдают. (Неясно, а было что-то ясное.)
2) Молитва:
Радуюсь тому, что знаю, что Ты еси, и что я есмь, и, главное, тому, что знаю, что Ты и я одно и то же.
Вчера ездил видеться с Ольгой. Встретил, хорошо поговорили. Дома к обеду Звегинцева. Старался или не говорить или говорить серьезно и добро. Не совсем хорошо, но лучше, чем прежде. То же и с Андреем и его женой. Но упрекаю себя в том, что не скажу им прямо то, что думаю об их жизни. С Зв[егинцевой] говорил о молитве в церкви, о тексте VI М[ат]ф[ея] и неприложимости к молитве текста XVIII, 20. — Вообще как вредно приписыванье значения текстам.
М[арья] Ал[ександровна] приехала. Какая серьез[ная] в ней идет работа!
Нынче встал не рано. Пошел ходить. Болит спина, и большая слабость. Но на душе твердо, ясно. Благодарю. Сейчас почитал К[руг] Ч[тения], письма, ответил на конвертах, и ничего не хочется писать, и слава Богу. Перечитал по случаю фонографа свои писания: О смысле жизни, О жизни и др., и так ясно, что не надо только портить того, что сделано. Если уже писать, то только тогда, когда не можешь не писать.
1-й час.
Ездил с Иваном далеко верхом. Вечер Андрей с семьей. Легче переношу. Читал Русск[ую] Мысль: Конь Белый, Березка и стихи. Без преувеличения: дом сумашедших, а я дорожу мнением этих читателей и писателей. Стыдно, Л[ев] Н(иколаевич].
Много спал, слаб. Хорошо думалось, кое-что запишу. Но днем ничего, кроме Кр[уг]ов Чтения и писем, не делал. Но и то хорошо, если делаешь перед Ним. Нет, поправил еще разговор с учителями. Нехорошо. Приехал Ив[аы] Ив[анович], привез и вышедшие книги, и планы новых. — Приятно работать с ним. Видел во сне оч[ень] живо Гусева и написал ему. Потом приехал из Воронежской] губ[ернии] нарочно совсем серый и сырой крестьянин. И курит, и пьет еще, и осуждает, и уличает духовенство, но самобытен, и мне оч[ень] полюбился. Взял книги, портрет и уехал. Да, в них одна надежда, если позволять себе надежды и мысли о
