4) Даже в этой жизни есть нечто в нашей деятельности невременное и непространственное, и оно-то и самое нужное, важное и благотворное. А мы так привыкли к времени и пространству, ч[то] при представлении о загробной жизни переносим их туда.
Времени нет. Есть моя жизнь. А она только написана на времени. Есть сочинение, а нет строк, букв. Оно написано только посредством строк и букв. И то, что хорошее сочинение написано строками и буквами, никак не доказывает того, что дальнейшие строки и буквы книги будут продолжать сочинение или составят подобное же сочинение.
5) (В подлиннике запись ошибочно помечена цифрою 4) Время и пространство и вещество-обман, и мое я -обман (не обман, а фикция, мечта), а жизнь есть и не обман мое участие в ней, в не скажу вечной, но вневременной, внепространственной жизни. И то, что я не «буду» жить в теле после смерти и что не будет мое «я», не только не уменьшает мою веру в загробную жизнь, но непоколебимо утверждает ее. То, что я называю и сознаю своим «я», есть вневременное, одно истинно существующее, — есть — не могу сказать: часть, п[отому] ч[то] в части есть понятие пространства и вещества, но есть сама жизнь. — Надо бы яснее, да не осилю.
Вчера б[ыл] оч[ень] плох физически. Ничего не делал. Боролся с недобр[ыми] чувствами. Читал Арц [ыбашева]. Талантлив, но та же неблаговоспитанная литературная небрежность, в особенности в описаниях природы. Маленькие и большие таланты, от Пушкина и Гоголя, работают: «Ах, не ладно, как бы лучше». Нынешние: «Э! не стоит, и так сойдет».
У Арц[ыбашева] не только талант, но и мысли; к несчастью, зная всё неточное, легкомысленное, что думано о вопросах в жизни, они все, и он тоже, поразительные невежды во всем том, что сделано великими мыслителями прошедшего. Они часто с сознанием своей великой смелости и мудрости позволяют себе по- своему оч[ень] слабо усумниться в том, что исповедуется всеми в их кругу, и не знают того, что не только их сомнения, но всё то, ч[то] вытекает из их сомнений, давно передумано и уяснено, так ч[то] в этих вопросах уже нет подлежащей открытию Америки. Но всё-таки у Арцыб[ашева] работает — и самобытно — мысль, чего нет ни у Горьк[ого], ни у Андреева. Простой талант без содержания у Куприна; у Арц[ыбашева] и талант и содержание. Но всё-таки они несравненно выше Анд[реева] и Горьк[ого], особенно Арц[ыбашев]. Рассказ Кровь — прекрасно. Хорош и Гололоб[ов]. Куприян страдает небрежностью описаний того, чего не знает авт[ор].
Ну, довольно об этом.
Приезжал вчера из Р[усского] Сл[ова] об архиерее, я продиктовал, нынче коректура. Отослал. Подписал письмо старообрядцу. Интересные письма, особенно одно о неверии в народе.
1). По ощущению того, как это неприятно терпеть, понял — смешно сказать: в 80 лет — то, что не надо говорить с другими о том, ч[то] тебя занимает, а ловить то, ч[то] их занимает, и об этом говорить, если есть что.
2) Всё яснее и яснее становится для меня то, что наша жизнь есть ничто иное, как только сознание нашей отделенности, то, ч[то] мы называем своим «я» и что есть ничто иное, как только сознание жизни всего. Для того, чтобы быть отделенным, надо, чтобы было то, от чего мы сознаем себя отделенными. А это-то то, от чего мы сознаем себя отделенными, мы не можем понимать [иначе], как бесконечным в смысле матерьяльном, и не можем понимать иначе, как нераздельным с собою в смысле духовном.
Вот это-то нераздельное со мно[й] и есть то, ч[то] мы называем Богом. Если позволить себе приписывать по установившейся привычке намерения этому Богу, то Он дает нам этой нашей отделенностьо и сознанием нашей духовной неразделенности со всем, даст нам жизнь и ее благо. Смерть есть прекращение сознания отделенности. Чем оно заменяется? Уничтожается ли только это сознание? Одно несомненно, что оно, то сознание себя, не может уничтожиться, п[отому] ч[то] одно есть. Кроме него ничего не существует. (Неясно.)
Вечер. Всё думаю о том, ч[то] писал нынче утром. Да, если мы сознаем себя отделенными, то это от того, что мы были (слово: «были» неверно, п[отому] ч[то] выражает время тогда, когда дело идет о вневременном) нераздельными, или скорее: то, что мы сознаем себя отделенными, это только иллюзорное, или «временное» сознание, а в действительности мы не перестаем быть одно со всем (на религиозном языке это значит, ч[то] в нас живет Бог). Эта-то одновременная отделенность и нераздельность дает нам власть, свободу, всемогущество, дает нам жизнь и ее благо. Так что смерть есть только уничтожение иллюзорного, временного сознания отделенности. Заменится ли оно другим сознанием или нет, мы не знаем и не можем знать и не должны знать, п[отому] ч[то] знание это уничтожило бы свободу нашей жизни. (Всё неясно.)
Да еще то хотел записать, что деятельность во имя сознания нераздельности есть высшая, всегда свободная и дающая благо деятельность. Деятельность же во имя сознания отделенности исполнена всегда страданий, страхов, неудовлетворенных желаний. (Вся запись под N. 2 в подлиннике отчеркнута красным карандашом)
3) Еще хотел записать то, что я волей неволей принужден верить, ч[то] мне сделали какую-то несвойственную мне славу важного, «великого» писателя, человека. И это мое положение обязывает. Чувствую, что мне дан рупор, к[отор]ый мог бы быть в руках других, более достойных пользоваться им, но он volens-nolens [хочешь — не хочешь] у меня, и я буду виноват, если не буду пользоваться им хорошо. А я последнее время, кажется, больше для пустой болтовни, повторения старого пользуюсь им. Будем стараться.
Еще 4). Слышу и получаю письма, вероятно и в печати, упрекающие меня за то, ч[то] я не отдал землю крестьянам. Не могу не признать, ч[то] было бы лучше, не боясь упреков семьи, отдать землю крестьянам (каким?), но можно б[ыло] как-нибудь устроить, но дурно ли, хорошо, я не сделал этого, но никак не п[отому], ч[то] дорожил этой собственностью. Я 20 лет и больше ненавижу ее и не нуждаюсь и не могу нуждаться в ней и благодаря моим писаниям, и если не писаниям, то моим друзьям. — Единственная выгода того, ч[то] я не отдал землю, та, ч[то] меня за это осуждали, ругали, осуждают и ругают.
Теперь же после моей смерти я (Зачеркнуто: оч[ень]) прошу моих наследников отдать землю крестьянам и отдать мои сочинения, не только те, к[оторые] отданы мною, но и все, все в общее пользование. Если они не решатся исполнить обе мои посмертные просьбы, то пускай исполнят хоть одну первую, но лучше будет — и для них — если они исполнят обе.
Ночью думал, мало спал, думал: да, «le monde est une sphere don't le center est partout et la circonference nulle part»(мир-это шар, центр которого-везде, а окружность-нигде]. Прибавлю к этому, что этот центр — я и всякое живое существо. Жить значит чувствовать, сознавать себя центром вселенной, Всего.
И очевидно, что действительно существующее есть то, что мне представляется сферой бесконечной только п[отому], ч[то] я так же, как и всякий человек не только современный, но живший сотни тысяч лет назад, понимаю себя центром, из к[оторого] исходят бесконечные радиусы; только это, представляющееся мне сферой, но не могущее иметь никакой формы, только это действительно существует, мы с червяком — воображаемое, как и всё матерьяльное, весь матерьяльный мир есть только воображаемое, — воображаемое п[отому], ч[то] матерьяльное, не имеющее пределов, есть бессмыслица, contradiction in adjecto [противоречие в понятии.].
Действительно существует только то нечто духовное, от к[оторого] я чувствую себя отделенным.
2) Димочке надо сказать, ч[то] брак не даст полноты жизни, а лишит ее полноты в лучшем случае, в худшем будет лишним препятствием к достижению назначения — блага.
Не знаю, записано ли:
1) Тем хорошо признание Бога любовью, ч[то] общение с ним только одно: любовь к людям. И общение такое, при к[отор]ом Его чувствуешь, Он отвечает тебе.
2) Легко сказать: «жить только перед Богом», а как трудно, но и как хорошо!
3) Четыре ступени жизни: 1-ая животная, младенцы, 2-я подражание, подчинение внушению, «что
