движения неприятеля. «Сиракумо» был пойман его прожектором, выведен из строя несколькими выстрелами.
Подорванный броненосец кренило из стороны в сторону. Вода, властелином которой он был до взрыва, теперь становилась подлинным хозяином «Цесаревича». Она деловито затопляла поочередно отделения: рулевое, кормовое, минные аппараты, лазарет, кают-компанию. Накал электричества стал слабеть. Помигав несколько секунд, оно погасло совсем.
Звуки боевой тревоги застали трюмного инженер-механика Федорова, когда он уже засыпал в своей каюте. Они не сразу достигли сознания: начало сна было сладостно, крепко. Инженер-механик вскочил с койки только после того, как страшный удар потряс корпус «Цесаревича». Поспешно одеваясь, Федоров уже чувствовал необычный крен броненосца, но, только поднявшись на палубу, увидел, насколько серьезно положение. Кренометр показывал четырнадцать градусов, но его стрелка поднималась выше и выше.
Командира инженер-механик нашел у орудийной башни. Григорович стоял с бледным и встревоженным лицом.
— Японцы, кажется, испортили нам канализацию, — попробовал он пошутить, но когда Федоров мрачно заявил, что броненосец вот-вот перевернется, безнадежно развел руками и разрешил инженер- механику действовать, как тот найдет нужным, лишь бы спасти корабль.
Для машиниста «Цесаревича» Афиногена Жукова сегодняшний день мало чем отличался от других. Служба, да еще матросская, известно, всегда нелегкая, тяжести ее лучше не замечать. Прошел день — и ладно. Но все же в сегодняшнем дне было и необычное. Пока шла его вахта, Жуков видел, как на внутренний рейд вошел и стал, независимо попыхивая все уменьшавшимся дымком, английский пароход «Фули», тот самый, что не раз привозил наместнику разное добро, какое матросам и в снах не снилось. Но на этот раз «Фули» ничего не привез. К нему вереницей потянулись бесчисленные шампуньки, перегруженные до отказа японцами и японским барахлом.
Позже, у «Фитиля», где собрались покурить свободные от вахты матросы, все видевшие отъезд японцев пришли к общему мнению, что генерал Стессель выселяет из крепости чужих, ненужных людей. На том команда и успокоилась. Но Афиноген Жуков такого простого решения не принял. Стессель Стесселем, он генерал сухопутный и всякую фантазию произвести себе может, а вот почему гичка с «Фули» катала по рейду какого-то бородатого японца, который, словно балуясь, чесал себе палочкой ладонь?.. Чего искал бородатый, Жуков уразуметь так и не мог, и это его беспокоило. С этим беспокойством он ходил до самого вечера.
Пробитая на «Цесаревиче» ночью боевая тревога особого волнения у Жукова не вызвала: звонят и звонят, должно быть, учение. Но когда он выбежал на палубу, освещенную лучами прожекторов, пересекавшимися по всем направлениям, и корпус броненосца содрогнулся от взрыва мины, ему почему-то вдруг снова вспомнилась гичка с японцем.
Прожекторы работали на всех судах эскадры. В призрачных их лучах по палубе «Цесаревича» бегал инженер-механик Федоров, торопливо отдавая резкие распоряжения. Его бледное, ставшее необычно строгим лицо мелькало то там, то здесь, и всюду слышался его надорванный, сбиваемый быстрым движением голос.
Федоров перехватил Жукова, когда тот приближался к группе матросов, толпившихся у двенадцатидюймовой башни. Инженер приказал Жукову пробраться в носовой коридор, задраить там, если окажутся открытыми, горловины и быстро выйти на палубу, так как единственный шанс на спасение корабля — немедленно затопить эту часть броненосца.
Жуков был человек толковый, он сразу схватил, что от него требуется.
«Что же? Если народу нужно, можно и пострадать», — решил он.
Откозырнув инженер-механику, он по дороге скрутил толстую цигарку, ничего не оставив в папиросной коробке с картинкой Кармен, под которой лежал последний запас махорки. Чтобы не потерять созданную ценность, он засунул ее за ухо. «Выкурю контрабандой за работой. Стенки коридора надежные — не прогорят».
Железное помещение коридора показалось ему похожим на склеп. Тускло мерцали электрические лампочки. При слабом их свете машинист с трудом рассмотрел скоб-трап и узкую горловину, которыми ему предстояло выбраться обратно. Соображая, как приступить к выполнению приказа, Жуков не сразу понял, что произошло, когда погасло электричество.
— Выключили зачем-то, балбесы, — решил он, закуривая цигарку, но не приступая к работе в надежде, что шалости электричества — пустяк и оно вот-вот зажжется опять.
Но свет медлил. Переждав несколько бесконечно долгих напрасных минут, Жуков в полной темноте стал ощупывать пальцами шершавые железные стенки броненосца. Он и не подозревал, как много на них заклепок то с круглыми, то с шестигранными головками.
Затем внимание Жукова привлек шум воды. Она появилась бурливыми потоками и сразу же стала заливать ноги до колен. Звуки воды были похожи сначала на лепет ручья, вливавшегося в речку у Колокны, родной его деревни, а потом на захлебывания лопнувшего водопровода. Жуков мог двигаться только вдоль стенки, шаря по ней руками, чтобы не сбиться с направления к незадраенным горловинам. Идти стало трудно. Напор воды усиливался. Жуков с трудом держался на ногах. В темноте он ничего не мог делать и начал беспокоиться. Инстинкт самосохранения заставил его повернуть назад, чтобы отыскать ранее подмеченный им скоб-трап, но он не находил его. Вода стала уже по горло. Собрав все силы, разгребая руками воду, он брел, придерживаясь стенки, отыскивая на ней спасительную лесенку скоб-трапа. Скоро он смертельно устал. Тело его застывало от холода. В ногах и на лице начались судороги.
— Вот так и помрешь здесь, — подумал вслух Жуков. Нечаянно сорвавшееся тревожное слово загасло в журчании воды, и человек вдруг почувствовал себя обреченным. Невыразимых усилий стоило не закричать от тоски и ужаса. Беззвучно шевеля губами, он то и дело повторял:
— Никола-угодник, где же скоб-трап? — Но чрезмерного напряжения нервов хватило ненадолго, и тогда Афиноген закричал пронзительно и громко: — Братва!.. Выручай!..
Это был крик о помощи, чтобы сверху открыли люки. Прокричав раза два, машинист подождал немного. Ответа не было. Вода словно подмыла его ноги. Он уже не стоял, а плыл, работая руками и барахтаясь в воде. Намокшая одежда тянула книзу. Жуков, с трудом загребая одной рукой, другой бил по воде, поддерживая равновесие. Попытался, но не смог сбросить сапоги, ставшие вдруг стопудовыми. Онемевшие руки гребли и гребли, но порой уже отказывались служить. Тогда Жуков с внезапно вернувшимся хладнокровием поплыл к месту, где, по его расчетам, должен был находиться скоб-трап.
Невероятная усталость тягуче сковывала мускулы, гасила мысли. Жуков изнемогал.
Тогда он, полный злого презрения к надвинувшейся гибели, перестал грести. Ледяная вода коснулась губ…
Незаметно, бесцельно ушла жизнь Афиногена Жукова, но под стремительным натиском напряженного общего труда вновь заработали все машины, опять появился свет. Хлопотливые матросские руки отклепали якорный канат. «Цесаревич» дал ход и, управляясь машинами, так как рулевые приводы не действовали, пошел в обход эскадры, к западу. Крен, дойдя до восемнадцати градусов, некоторое время застыл на них, а затем начал медленно уменьшаться.
Мария Ивановна Старк неоднократно говорила мужу, что Грамматчиков, командир крейсера первого ранга «Аскольд», далеко не аристократ по происхождению, но в нем есть благородство любимца муз. Она утверждала, что для Грамматчикова служба во флоте — случайное занятие, настоящее же его призвание — музыка.
В день своего ангела адмиральша была уверена, что протежируемый ею капитан блеснет перед гостями обычной для него виртуозностью. Но ожидания ее сбылись не вполне. Грамматчиков сыграл лишь вторую рапсодию Листа, порядочно уже всем надоевшую. В поведении командира «Аскольда» сквозила явная озабоченность, которую он плохо скрывал, несмотря на сдержанность светского человека, привыкшего управлять своим лицом.
Находясь у Марии Ивановны, Грамматчиков действительно чувствовал себя не в своей тарелке. Весь сегодняшний день казался ему насквозь фальшивым. Поспешная поголовная эвакуация из Порт-Артура японского населения представлялась преддверием серьезных событий. Он решил незаметно покинуть
