верхней палубе в разгар боя. И почти в ту же минуту, словно угадав его мысли, Алексеев решительно промолвил:
— Однако, богатыри-еруслановичи, и нам, видать, пора действовать!
Машинный содержатель подобрал с пола ставшую ненужной Игнатову винтовку и, тяжело опираясь на нее, поднялся на ноги. Но от боли, ломившей бок, сдвинуться с места не мог. Он едва нашел в себе силы распорядиться, чтобы Апришко и Николаев задраили в машинном трюме с внутренней стороны все горловины.
— Ты откуда родом? — спросил Апришко матроса, когда оба они торопливо принялись за работу.
— Мы-то? Старорусские… А вы? — неожиданно перешел Николаев на «вы», словно подчеркивая важность происходившего.
— С реки Ворсклы. Слыхали, поди? Знаменитая река.
— Нет. Малограмотные мы.
— Ну, а про Полтаву слыхали, где русские аминь шведу сделали?
— Это конечно.
— Так вот, из-под самой я Полтавы. Вот, братец, город! Лучше его в России нету. Может, только Севастополь… В честь их и броненосцы в Порт-Артуре названы: «Севастополь» да «Полтава».
Апришко грустно задумался, наворачивая болты. Николаев пристально, с тревогой поглядел на него. Апришко был бледен, в глазах стояли слезы.
— Ты что, Апришко?.. Ай, сомлел?
— Нет. Не про то я. России жаль. Корабль какой зря пропадает. Головизнин говорил, тысяч триста стоит.
— А ну к ляду тысячи эти! Россия, что ли, нового не построит, когда надо будет?!
Василий Новиков медленным шагом подошел к Бабкину.
— Ну, Михаил Федорыч, прощай. Топить пора, — сказал он спокойно, как о простом, понятном всем деле. — Недолго мы с тобой знакомство вели. Ничего! На том свете вместе погуляем, к апостолу Петру-Павлу в чайную когда сходим, — пошутил он, и голос его слегка дрогнул.
— Прощай, Василий Николаевич, — серьезно и печально ответил Бабкин. — Знаешь, чего боюсь? Не обсудили бы нас земляки за «Стерегущего». Какое, скажут, имели вы право казенный корабль на дно пускать?
— Обсудят, да не засудят, — с затаенной грустью произнес Алексеев. Лицо его было озабоченно, он к чему-то прислушивался. — Не засудят, — повторил он. — Не-ет! Миром судить будут, а у мира не одна глупая голова, как у мирового судьи. Общество не обманешь, оно все до кровиночки разберет… Ну, с богом, братишки!
Алексеев снял фуражку и набожно перекрестился. Бабкин и Новиков поспешно разошлись к кингстонам[19] машинного и кормового кочегарного отделения.
С трудом отвернув первые тяжелые болты, Василий Новиков вспомнил вдруг об Осинине, упавшем без сознания на палубе.
— Алешу забыли. Вместе мы с ним хотели проводить «Стерегущего» в последний путь. Попрощаться с ним надо, — пробормотал машинист, кивнув Бабкину, и, перерубив топором трубы, тянувшиеся по стенкам, побежал к выходу из машинного отделения.
— Вторые болты отвертывай, Михаил! — крикнул он на бегу квартирмейстеру и скрылся за дверью.
Алексеев поспешно прикрыл за ним дверь и заложил все тем же куском железа. Бабкин взялся за вторые болты. Они поддавались с трудом. Апришко и Николаев сбили клинкеты[20] проточных труб холодильников, подбежали на помощь к Бабкину. Но сила давившей снаружи морской воды уже помогла ему. Оттолкнув квартирмейстера от кингстонов, вода плеснула в глубь «Стерегущего» мутно-зелеными струйками. Они лились и лились, заполняя до отказа металлический отсек и покрывая собою горевшие решимостью и мужеством матросские лица.
Честь взять «Стерегущего» на буксир была предоставлена родственнику адмирала Того — барону Ямазаки Хирота. Барон должен был составить трофейный акт, останавливаясь в нем лишь на тех описаниях, которые льстили японскому оружию, и обходя молчанием щекотливые моменты, например результаты боя, количество раненых и убитых японцев, подобранных на самом «Стерегущем» и на воде.
Ямазаки Хирота сопровождал десантный отряд в составе пятнадцати матросов.
Барон был встречен с надлежащими почестями командирами миноносцев «Акебоно» и «Сазанами», ожидавшими именитого посланца адмирала на палубе «Стерегущего».
Оба миноносца были основательно потрепаны «Стерегущим». Каждый из командиров мечтал, что именно на его долю выпадет честь отбуксировать русский корабль как трофей в Сасебо и там подштопаться, привести себя в порядок. Поэтому оба командира держали себя с бароном подобострастно и заискивающе. Они рассказали о ходе боя, как им подсказывала фантазия: хвастались тем, что их матросы поголовно истребили весь экипаж «Стерегущего», но особенно нажимали на свою распорядительность, благодаря которой все раненые и убитые японцы были подобраны и развезены по своим кораблям. Сейчас на палубе миноносца лежали лишь трупы русских.
— А где же живые русские? — спросил барон.
— Я уже докладывал, — ответил командир «Акебоно», — живых русских на «Стерегущем» нет. Мы предложили уцелевшим от нашего огня сдаться, но русские отвергли наше предложение. Мы вынуждены были умертвить их всех, чтобы не нести дальнейших потерь.
Капитан-лейтенант Кондо, командир «Сазанами», спокойно возразил:
— Живые русские есть. Мне только что сообщили, что с воды подобраны нашими моряками трое, и, кроме того, здесь, среди трупов, был обнаружен тяжело раненный, которого я уже приказал переправить на «Сазанами», чтобы оказать медицинскую помощь.
Ямазаки Хирота удовлетворенно кивнул головой и принялся деловито осматривать «Стерегущего».
У машинного отделения пришлось задержаться из-за запертого наглухо входа. Барон приказал открыть, но унтер-офицер доложил, что сделать это невозможно, так как дверь задраена изнутри.
— Тогда открывать не надо, — снисходительно бросил Ямазаки. — Мы прибуксируем тех, кто там сидит, в Сасебо вместе с трофейным кораблем. Поставьте у входа часового, чтобы из отделения никто не выскочил.
Присев на разрушенный трап командирского мостика, барон принялся за составление акта.
«Констатирую, — писал он в своем блокноте, — точное попадание наших снарядов, число которых определить невозможно. Палубы полуразрушены; с обоих бортов снаружи следы попаданий больших и малых снарядов. На стволе погонного орудия след нашего снаряда крупного калибра. Близ орудия трупы мичмана и комендора с оторванной правой ногой. Мостик разбит в куски. Вся передняя часть миноносца в полном разрушении с разбросанными осколками различных предметов. В пространстве до передней трубы около двадцати обезображенных трупов. В их числе бородатый офицер, должно быть командир: на шее бинокль. В средней части миноносца с правого борта одно 47-миллиметровое орудие сброшено со станины, исковеркана палуба. Число попавших снарядов в кожухи трубы очень велико. Имеются следы большого пожара. Жилая палуба, носовая кочегарка, камбуз разбиты и полны водой…»
Ямазаки Хирота озабоченно потер карандашом переносицу: что бы еще написать, дабы оттенить грандиозность одержанной победы?
Блокнот он держал перед собою. Высоко в небе появилась с северо-запада тучка. Легкой тенью проскользнула она над блокнотом, словно читая, что там написано, потом рассыпалась мелкими каплями и поспешно умчалась, точно испугавшись того, что увидела на «Стерегущем».
Сильно подул внезапно взвихренный ветер; неожиданная волна наклонила «Стерегущего», поколыхала на своем гребне.
— Черт возьми, — сердито промолвил барон, — я нахожу в конце концов, что мы слишком дорого заплатили за эту продырявленную жестянку, которая и в трофеи-то попала к нам по какому-то недоразумению.
«Сазанами» подошел совсем близко, с него стали заводить стальной трос. Шурша, он полз по палубе «Стерегущего».
