В дверь палаты робко постучали, и появилось испуганное лицо пожилой медсестры:
— Рувим Яковлевич, тут к товарищу раненому посетитель пришёл.
— Я же сказал — никого не пускать!
Медсестра ойкнула и влетела в помещение. Следом за ней решительно шагнул высокий священник в парадной рясе.
— По поручению Его Святейшества Патриарха. С пастырским благословлением.
— Ну…, если так…, - пошёл на попятную профессор.
— Именно, подтвердил батюшка. — А теперь оставьте нас. Служение Всевышнему не терпит суеты. Или Вы, товарищ Шнеерзон, тоже желаете вкусить Божьей благодати?
Рувим Яковлевич не возжелал, и поспешил откланяться. А священник достал из пухлого портфеля пыльную бутылку, и повернул ко мне этикеткой.
— Она и есть, 'Божья Благодать'. Урожай двенадцатого года, крымская лоза. Господь обманывать не разрешает. А где тут у Вас стаканы, товарищ генерал-майор?
И только когда четвёртая бутылка вылетела в форточку и упокоилась с миром в зарослях расцветающей сирени под окном, святой отец заговорил о деле, с которым был отправлен ко мне.
— Сегодня вечером прилетают Ваши товарищи с 'Челюскина'.
— Батя, дай я пожму твою мужественную руку. Вот это новость. Спасибо, уважил.
— Подождите, товарищ генерал. Меня ведь не только Патриарх сюда направил. Ещё и сам Иосиф Виссарионович лично инструктировал.
— Мог бы и сам заехать, — заочно укорил я товарища Сталина.
— Нельзя, — вздохнул батюшка. — Потому и просили проделать всё тайно. Никто не должен знать о Вашей роли в событиях на территории бывшей Литвы и ныне покойной Польши. Международная обстановка обязывает и требует невмешательства. Одно дело — добровольцы, и совсем другое — целый генерал.
— И потому про мои мифические подвиги во всех газетах напечатали? Это Вы называете сохранением тайны?
— Позвольте не согласиться. Там фамилия нигде не указывалась, только инициалы. А.Г.Р. Может, это был бразильский генерал? По имени Альварец Гильермо Родригец?
— Угу, — согласился я. — Тот самый бразилец, который с криком: — 'Вот я вам, блядям, ужо покажу!', сбил низколетящий литовский самолёт метко брошенным обломком рельсы.
— Что Вы такое говорите, Гавриил Родионович, 'Правда' газета солидная, ни о каких блядях в ней не упоминается.
— Ладно заливать-то, святой отец. Своими глазами в 'Комсомолке' видел.
Священник достал блокнот, и сделал в нём пометку:
— Совсем молодёжь распустилась. Примем меры, наложим епитимью.
— На Соловках или в Сибири грехи отмаливать будут?
— Упаси Господи, товарищ генерал. Кто же в наше время ценными специалистами разбрасывается? Поработают некоторое время в 'Льне и Конопле', потом на 'Мурзилку' перебросим. Оно пользительно будет для просветления ума и культуры печатного слова.
— Сурово, — только и посочувствовал я корреспондентам.
— А по иному и нельзя. Россия в кольце врагов, — батюшка перекрестился и добавил: — Аминь!
Да, против таких аргументов не попрёшь. Впрочем, и не собирался. Только переспросил:
— А что, действительно есть журнал про коноплю?
— Он про детей, и для детей. А, хотя бы и про коноплю, что такого? Наши советские коноплеводы — самые передовые в мире. Государственные награды получают. План перевыполняют ежегодно. И, даже, сверх плана….
Лекцию о взаимодействии детских периодических изданий и сельского хозяйства пришлось не слишком вежливо перебить прямым вопросом:
— Так что просил передать товарищ Сталин?
— Ах, да…. Простите великодушно, товарищ генерал. Самолёт с Земли Иосифа Виссарионовича сделает промежуточную посадку в Твери. Там Вы и подниметесь на борт. А уж по приземлении в Москве встретим, как полагается — цветы, шампанское, поездка по городу в открытых автомобилях…
— С цыганами? — уточнил я.
Глаза у батюшки мечтательно затуманились. Видимо вспомнил свою лейб-гвардии молодость, но быстро взял себя в руки.
— Этого нет в сценарии праздника. Но, учитывая Ваши пожелания, можем пригласить народный хор имени Клары Цеткин с одноимённой чулочно-носочной фабрики.
Такой вариант не устраивал уже меня. Ладно, обойдёмся. Проявим присущую архангелам скромность.
— Когда выезжаем?
— Хоть сейчас, — священник заглянул в свой портфель и поправился: — Вообще-то минут двадцать у нас есть…. Машина у ворот ждёт. Пока переодеваетесь, как раз успеем. Или нет?
— Что, значит, нет? Разливайте. Да пребудет с нами Благодать Божья!
Мы дружно перекрестились и, звякнув стаканами, восславили Господа. А переодеться, это я мигом. Только зашёл на минутку в ванную комнату, которой была оборудована моя отдельная палата, и сменил иллюзорное обмундирование. Но ордена настоящие оставил. Только количество уменьшил. Согласитесь, странно выглядел бы полярник, спускающийся по трапу самолёта, весь обмотанный, как революционный матрос пулемётными лентами. В том смысле, что лента Андрея Первозванного, и ещё одна, Георгия первой степени, смотрелись бы слишком вызывающе.
Но всё равно, на батюшку, знающего толк в наградах, мой иконостас произвёл надлежащее впечатление. Он вскинул руку к камилавке, вытянулся во фрунт, и отрапортовал:
— Ваше Высокопревосходительство, разрешите представиться — штаб-ротмистр Воронков!
— Будет Вам тянуться, святой отец.
Священник смутился, вспомнив о сане, и попросил:
— Вы подождите несколько минут, товарищ генерал. Я пока врачей с медсёстрами отвлеку.
— Это ещё зачем?
— Не хотят Вас выписывать, сволочи. Упёрлись, и всё. Даже сам товарищ Сталин ничего не смог сделать.
— Вот они, вредители.
— Как Вы сказали? — Воронков опять раскрыл блокнот. — Врачи-вредители? Забавная формулировка. Не будете возражать, если мы её когда-нибудь при случае используем?
— Да пожалуйста. На авторство претендовать не буду. И гонорар не прошу, — я подошёл к окошку и выглянул вниз. — А знаете что? Давайте встретимся уже у машины? Тут вроде бы не высоко.
Раскрытая рама впустила в палату весенний воздух, пропитанный запахом распускающихся вишен. Я глубоко вдохнул и шагнул за подоконник. Привычно хлопнули крылья за спиной, а перед тем, как запоздало включил маскировку, услышал восторженный возглас:
— Слава тебе, Господи! Сподобил лицезреть чудо Твоё на старости лет! Прости мне сомнения мои!
Сейчас встречу у машины, и спрошу…. Кого это он чудом обозвал?
— Проходите, товарищи, чувствуйте себя как дома, — Иосиф Виссарионович последним вошёл в свой кабинет, обернулся в дверях, и жестом что-то показал Поскрёбышеву. — По-хорошему бы нужно было ко мне на дачу поехать, но народ нас не поймёт. Положение обязывает. Если герои — так непременно и обязательно в Кремль.
Изя, сверкающий лучезарной улыбкой и новенькими орденами, среди которых был и Золотой Крест Героя Советского Союза, наклонился к моему уху и прошипел:
— Знаешь, где я этот народ видел? Он, видите ли, не поймёт. А нам приходится четыре часа по Москве ездить в унтах и песцовой шубе. От меня потом прёт, как от лошади Пржевальского.
