мере, неделю.
— Славный старина Каррерас, — пробормотал я. У меня действительно кружилась голова, это факт, и от этого нельзя было отмахнуться. Умница, Тони. Подсказать такую идею! Где ваше подкожное, доктор? Обезболивающее — в бедро! Нашпигуйте меня им. Знаете, как футболисту с хромой ногой делают укол перед матчем:
— Никогда еще ни один футболист не выходил на поле с тремя пулевыми ранами в ноге, — огрызнулся Марстон.
— Не делайте этого, доктор Марстон, — взмолилась Сьюзен. — Пожалуйста, не делайте этого. Он убьет себя.
— Боцман? — спросил Марстон.
— Дайте ему, сэр, — спокойно сказал боцман. — Мистер Картер знает что делает.
— Мистер Картер знает что делает! — обрушилась на него Сьюзен. Она подскочила к койке боцмана и испепелила его гневным взором. — Вам легко тут лежать и заявлять, будто он знает, что делает. Вам не надо отсюда выбираться, чтобы погибнуть — быть застреленным или умереть от потери крови.
— Что вы, мисс, — улыбнулся боцман. — Разве я когда-нибудь пойду на такое рисковое дело?
— Простите, мистер Макдональд, — она устало опустилась на его койку. — Мне так стыдно. Я знаю, что если бы у вас не была раздроблена нога… Но взгляните на него. Он же стоять не может, не то что ходить. Он убьет себя, уверяю вас, он убьет себя.
— Возможно, возможно. Но этим он опередит события не больше, чем на два дня, мисс Бересфорд, — тихо ответил Макдональд. — Я точно знаю, мистер Картер точно знает. Мы оба точно знаем, что всем нам на борту «Кампари» недолго осталось жить, разве что кто-нибудь что-нибудь предпримет. Ведь не думаете же вы, — серьезно продолжал он, — что мистер Картер делает это просто ради разминки?
Марстон посмотрел на меня, лицо его потемнело.
— Вы о чем-то говорили с боцманом? И я об этом ничего не знаю?
— Я расскажу вам, когда вернусь.
— Если ты вернешься.
Он прошел в амбулаторию, вернулся со шприцем и вогнал мне под кожу целый шприц какой-то мутной жидкости.
— Все мои чувства восстают против этого. Боль это ослабит, тут нет никаких сомнений, но одновременно позволит тебе перенапрячь ногу и причинить себе непоправимый вред.
— Быть покойником еще непоправимее, — уточнил я и поскакал на одной ноге в амбулаторию, где в куче одеял, принесенных Сьюзен покоился костюм ее отца. Оделся я быстро, насколько это позволили больная нога и качка «Кампари». Я как раз отворачивал воротник и закалывал лацканы на шее булавкой, когда вошла Сьюзен. До странности спокойно, она заметила:
— Вам очень идет. Пиджак, правда, немного маловат.
— И все же это в тысячу раз лучше, чем разгуливать в полночь по палубе в белой форме. Где то темное платье, о котором вы говорили?
— Вот оно, — она достала платье из-под нижнего одеяла.
— Благодарю, — я взглянул на ярлык. Балансиага. Должна получиться неплохая маска. Я ухватился за подол двумя руками, бросил взгляд на Сьюзен, увидел ее одобрительный кивок и рванул — каждая порванная ниточка звенела серебряным долларом. Я оторвал что-то вроде квадрата, сложил в треугольник и повязал на лицо ниже глаз. Еще пара рывков — другой квадрат, и у меня вышел отличный головной убор с узлами по углам, закрывавший волосы и лоб вплоть до самых глаз. Руки я всегда мог спрятать.
— Так вас ничто не остановит? — серьезно спросила она.
— Этого не сказал бы, — я перенес тяжесть тела на левую ногу и, употребив изрядную долю воображения, убедил себя, что она уже онемела. — Очень многое может меня остановить. Прежде всего автоматная пуля любого из этих сорока головорезов. Если они меня, конечно, заметят.
Она посмотрела на останки Балансиаги.
— Оторвите и мне кусочек, раз у вас так ловко получается.
— Для вас? — я уставился на нее. — Зачем?
— Я иду с вами, — она кивнула на свои темные свитер и брюки. — Нетрудно было догадаться, зачем вам понадобился папин костюм. Или вы думаете, что я просто по инерции продолжаю менять костюмы, чтобы пленять сердца мужчин?
— Не думаю, — я оторвал кусок платья. — Пожалуйста.
Она в растерянности скомкала лоскут в руках.
— Как? И это все, что вы хотите сказать?
— Вы ведь сами вызвались, не так ли? Она смерила меня высокомерным взглядом, покачала головой и завязала маску. Я поковылял в лазарет, Сьюзен шла за мною.
— Куда собралась мисс Бересфорд? — грозно спросил Марстон. — Зачем она надела этот капюшон?
— Она идет со мной, — сообщил я. — Так она говорит.
— Идет с вами? И вы позволили? — гнев доктора нарастал. — Ведь ее убьют!
— Весьма вероятно, — признал я. Что-то, возможно обезболивающее, странно подействовало на мою голову: я чувствовал себя совершенно от всего отрешенным и очень спокойным. — Но, как говорит боцман, день раньше, день позже, какая разница? Мне нужна еще пара глаз и просто кто-то, кто может быстро и бесшумно передвигаться. Для разведки. Разрешите получить один из ваших фонарей, доктор.
— Я возражаю. Я заявляю решительный протест…
— Дайте ему фонарь, — вмешалась Сьюзен. Он вытаращил глаза от изумления, хотел было что-то сказать, но только вздохнул и отвернулся. Макдональд поманил меня пальцем.
— Сожалею, что не могу быть с вами сам, сэр, но хоть эта штука вам пригодится, — он вложил мне в ладонь свайку: с одной стороны широкое складное лезвие ножа, с другой — шило со стопором. — Если вам придется пускать его в ход, бейте шилом снизу вверх, лезвие в руке.
— Достойный подарок, — я взвесил нож на ладони и заметил, как смотрит на него Сьюзен, широко раскрыв свои зеленые глаза.
— Вы… вы собираетесь пользоваться этой вещью?
— Оставайтесь, если вам угодно. Фонарь, доктор Марстон!
Положив фонарик в карман, я зажал нож в руке и открыл дверь лазарета. Будучи уверен, что Сьюзен следует за мной, придержал дверь, не дав ей захлопнуться.
Часовой спал сидя, приткнувшись в углу коридора. Автомат покоился у него на коленях. Искушение было велико, но я его преодолел. Спящий часовой — повод для крепкого разноса, как максимум с зуботычиной, спящий часовой без автомата — повод для тщательного обыска всего корабля.
Чтобы преодолеть два трапа палубы «А», мне понадобилось две минуты. Отличные, широкие, некрутые трапы — и две минуты. Левая нога была как деревянная, то и дело подвертывалась и никак не собиралась подчиняться моему внушению, что ей давно пора перестать болеть. Кроме того, «Кампари» так раскачивался, что и здоровому человеку было трудно удержаться на ногах.
Качка… «Кампари» качался, все больше скручиваясь штопором под мощными ударами волн в правую скулу. Мы явно уже перешли разумный предел соприкосновения с тайфуном, двигаясь на север, румбов на пять к востоку, а ветер дул сзади в правый борт. Это означало, что тайфун был, грубо говоря, где-то к востоку от нас, немного южнее, и мчался нам наперерез. Необычно северный маршрут для тайфуна, и «Кампари» точнее, чем когда-либо раньше, шел с ним встречным курсом.
Силу ветра я оценивал баллов в восемь-девять по шкале Бофорта. Судя по этому, центр урагана был от нас меньше чем в ста милях. Если Каррерас не изменит ни курса, ни скорости, то все тревоги, и его и наши, скоро окончатся.
На верху второго трапа я остановился на секунду перевести дух, опершись на руку Сьюзен, и затем поковылял дальше, по направлению к салону, находившемуся от меня в двадцати футах. Едва отправившись в путь, остановился. Что-то было не так.
Даже при моем смутном состоянии не понадобилось много времени, чтобы определить, что именно не так. В обычную ночь в море «Кампари» светился, как новогодняя елка, — сегодня же палубные огни были потушены. Еще один пример того, что Каррерас предусматривает любую мелочь, хотя в данном случае
