Я все-таки была уверена, что услышу забавную историю, и стала записывать слово в слово. Начала она так:
– Я люблю одного человека. Кто он? Не скажу. Для меня – любимый, а вы даже никогда не слыхали его имени. Может быть, еще услышите. У него масса планов, надежд, мечтаний. И ко всему прочему очень неважный характер. Как видите, я не ослеплена любовью. Он знает, что я его люблю, и обращается со мной… ну, как бы вам сказать? – как с овечьим источником. Не с классическим, как у Лопе де Вега, а с самым обыкновенным. Сперва пьет из источника, а потом топчет его копытами.
Я не выдержала:
– Но ведь так поступают только бараны!
Она испугалась.
– Ох, что вы! Значит, я сказала не то, что хотела. Никогда не пришло бы мне в голову назвать его бараном. Разве я могла бы полюбить барана! А вы даже представить себе не можете, как я его люблю! Нет такой вещи, которой я бы для него не сделала… А про источник я упомянула в том смысле, что я готова журчать для него день и ночь самыми нежными, самыми чистыми и прозрачными любовными словами. А когда он выслушает их все, когда утолит свою жажду и отдохнет, он не пожалеет источника и замутит его…
Я сказала:
– Понимаю! Набросает булыжников и кирпичей. А еще вернее – пройдется по вашей душе копытами! Я – женщина, и я целиком на вашей стороне.
Но она взмолилась:
– Не надо про него так! У меня ведь тоже характер не сахарный.
И тут я поняла, как она любит его.
У меня тоже плохой характер. Вот, представьте себе: очаровательная летняя ночь, напоенная жасмином. И сама луна в темном небе похожа на огромный восковой бутон жасмина. Я не мастер описывать природу, но вы знаете, и все знают такие восхитительные ночи, когда не хочется быть одной… Но он на пятнадцать минут опоздал на свидание… Я думала об этой встрече с утра, я весь день жила ею, а он пришел не спеша и даже не извинился. И тут я говорю, как можно равнодушней:
– А эта безвкусно одетая, белесая девица, она, кажется, влюблена в тебя? Она смотрела на тебя такими рыбьими глазами. Это было очень смешно.
Он отвечает суховато:
– Ну что ж, смеяться лучше, чем плакать. Я рад, что тебя это рассмешило.
Я чувствую, что вместо горячего сердца у меня где-то внутри что-то холодное, вроде тех устриц, что в мороженом виде продаются у нас в рыбных магазинах. Я не знаю, что у него внутри, но я вижу, что он ощетинился, как еж. И мы уже не чувствуем запаха жасмина, не слушаем соловья, не видим луны, и оба мы понимаем, что в эту ночь мы не будем целоваться, а будем говорить друг другу колючие и злые слова… Я люблю его до отчаяния и вместе с тем ненавижу его. Не знаю, как это совмещается. Одно мне понятно: он меня не любит! Ему сейчас в тысячу раз было бы приятнее идти по лунной дорожке с этой пресной, белесой, влюбленной в него девицей. Она бы хихикала при каждом его слове, а он чувствовал бы себя остроумным, неотразимым и красивым. Хотя он совсем не красив. Я же вам говорила, что я не ослеплена любовью…
Мы холодно расстаемся. Я ухожу домой. Что он такое, на самом-то деле! Есть люди в сто раз умнее, в тысячу раз красивее, с которыми можно говорить обо всем. А он?…
Но все дело в том, что я люблю не их, а его. Вот наказанье-то! Как будто меня привязали цепью к столбу, к деревянному, плохо обструганному бревну и я хожу и хожу на цепи… Нет, хватит! Оборву цепь, убегу и даже ни разу не оглянусь на проклятое бревно…
И так у нас было постоянно. Мы ссорились и мирились, мирились и снова ссорились. Примирения были такими, что я готова была отдать за них год, два, даже три года жизни, куда ни шло! А ссоры были глупые и обидные.
И вот сейчас как раз мы опять в ссоре. Еще ни разу мы так не обижали друг друга. Мы выбирали самые тяжелые булыжники слов и швыряли их друг другу в голову. Не знаю, как у него, а у меня вся душа была в синяках… Но через час я уже готова была все забыть и сама, первая, не доискиваясь, кто виноват, просить прощения.
Я позвонила ему и тихонько спросила:
– Может быть, придешь?
Он ответил ледяным тоном:
– Мне некогда.
Тогда я сказала, как могла спокойно:
– Ну что ж, мне тоже будет некогда в течение ближайших пятнадцати лет…
С тех пор мы больше не встречались. Я ему не звоню, от него и ждать нечего, чтоб он мне позвонил. Но мне иногда так хочется услышать его голос…
…Вам я могу признаться в том, в чем никогда и никому не признаюсь: я все-таки звоню к нему на квартиру. На счастье, на удачу. Кто может подойти к телефону? Его мать, его дедушка или домработница Фекла Ивановна. Едва ли он сам. И все-таки я звоню.
Набираю номер и слышу деликатный голос его матери:
– Я вас слушаю.
Можно, конечно, поздороваться, поговорить, спросить про него, передать привет. А может быть, он уже поделился со своей матерью: «Мне все это надоело!» И получил полную ее поддержку… Нет, ни за что не выдам себя.
Я откашливаюсь и грубым мужским голосом говорю:
