жизнь, а на смерть. Внезапно мне стало плохо. Я ухватилась за столб, опустилась на кровать, посмотрела на измученное лицо Джона, хотела что-то сказать, но не нашла слов.
За несколько дней мир изменился до неузнаваемости и больше никогда не станет прежним.
Джон круто повернулся, вышел из комнаты и не возвращался несколько часов. Я знала, что он скакал по пустошам, таким же мрачным и безотрадным, как его дух. Я с мучительной болью вспомнила слова, сказанные Томасом: «Джон, когда ты рядом, я чувствую себя в безопасности». Я закрыла глаза. На сей раз Джона рядом не оказалось, и Томас погиб. Я боялась, что слова брата будут терзать Джона до конца его дней.
В конце концов я стряхнула с себя страшное оцепенение и поплелась к свекрови. По дороге до меня донеслись чьи-то нежные голоса. Я остановилась, а потом на цыпочках подошла к двери маленькой комнаты. Все дети собрались там и сидели на полу вокруг жаровни, в которой тлели угли. Тут были шестилетняя Анна и восьмилетняя Белла Уорик и наши трехлетние двойняшки, их тезки. Няни поблизости не было, хотя я знала, что надолго она их не оставляет. Они говорили так тихо, что мне пришлось напрячь слух.
– Они улетели на Небеса, – сказала Белла.
– Что такое Небеса? – спросила наша маленькая Анни.
Я прижалась к каменной стене. Глаза щипало, грудь сжимала ужасная тяжесть.
– Это такое место на небе, – сказала Анна Уорик, гордая тем, что она знает ответ.
– И что они там делают? – с любопытством спросила малышка Иззи.
Судя по всему, Белла никогда об этом не думала; вопрос застал ее врасплох. После долгого молчания она промолвила:
– Просто сидят.
– На стульях? – спросила наша Анни.
Белла задумчиво нахмурилась:
– Наверно. Или на тронах.
– А дядя Томас вернется и заставит меня смеяться? – спросила Анна Уорик. Малышка обожала Томаса; я вспомнила, как он кружил девочку в залитой светом комнате, а она визжала от удовольствия.
Меня отвлекли негромкие шаги в коридоре. Подойдя ко мне, расстроенная няня стала что-то бормотать. Уловив слово «отхожее место», я прижала палец к губам и похлопала ее по руке.
– Мы забыли о детях, – прошептала я, смаргивая слезы. Потом заставила себя улыбнуться и вошла в комнату вместе с няней. – Дядя Томас ждет тебя на Небесах, – сказала я, привлекая к себе Анну. – Однажды он снова заставит тебя смеяться. Когда ты сама отправишься на Небеса, он будет смешить тебя столько, сколько захочешь, и все будет радостно и весело… Обещаю тебе.
Королева совершала марш на юг. Ее солдаты грабили, насиловали и убивали всех подряд. Нам потоком поступали сообщения о том, что северяне вламываются в храмы, выбрасывают святые дары, забирают требники, церковную утварь, облачения и украшения и убивают священников, которые осмеливаются им возражать. Ибо Маргарита пообещала своим солдатам, что всё по ту сторону Трента будет принадлежать им.
Испуганные, отчаявшиеся люди бежали из своих домов и стекались в Лондон, ища спасения. Зрелище было печальное. Бедняги заполняли церкви, толпились на продуваемых ветром улицах, качали детей, просили милостыню и жаловались на потерю крыши над головой каждому лондонцу, который соглашался их слушать. Куда бы я ни пошла, всюду слышались рыдания и стоны; казалось, что сами городские стены плачут от горя. Мое сердце разрывалось от жалости к несчастным; многие из них потеряли сыновей, которых силой заставили служить ланкастерцам. Как и мы, они оплакивали потерю любимых, но, в отличие от нас, превратились в нищих бродяг, потому что лишились не только своих кормильцев, но и своих домов. Их жалобы мучили меня день и ночь, пока я не нашла способ помочь им.
Мы с Нэн встретились со священниками храма Святой Марии и договорились о раздаче еды бездомным, толпившимся на улицах близ Оленьих ворот. Попытка оказалась успешной, и в последующие дни мы встретились со многими священниками из других храмов города. Когда мы обратились к лондонцам с просьбой пожертвовать соломенные тюфяки, их стали привозить к нам на телегах. Мы доставили их в церкви, а потом попросили горожан приносить грубый ячменный и ржаной хлеб. И люди вновь откликнулись на наш призыв. Они приходили в Эрбер пешком, приезжали на лошадях и повозках. Денег у нас было мало, но мы отправили заказы на слабый эль во все лондонские трактиры и харчевни и наняли поваров, варивших похлебку, с обещанием расплатиться впоследствии. Городские власти охотно открывали нам кредит.
Благодарность людей, которым мы помогали, трогала меня до слез. Мужчины и женщины, молодые и старые, оборванные, беззубые, потерявшие конечности, целовали нам руки и подолы платьев и кричали вслед: «Господи, благослови Невиллов! Боже, храни графа Уорика, спасителя Англии, и всю его родню! Благослови дом Йорка, без которого мы погибли бы!»
Утешение мне дарили только дети и Джон, которого в эти дни я почти не видела. Залы и коридоры Эрбера были наполнены воспоминаниями о графе, которого я любила как отца, и Томасе, заменившем мне брата. Помощь бедным отвлекала меня; я возвращалась только в конце дня, чтобы не сталкиваться с графиней и Мод, которые потеряли сон и смотрели в окна ничего не видящими глазами, как будто ждали, что их мужья встанут из могил и вернутся домой. Графиню Алису я жалела больше, потому что у Мод были молодость и будущее, а у графини – только воспоминания.
Скорбь состарила мать Джона до неузнаваемости. Ее когда-то румяные щеки побледнели и впали, одежда висела на ней, как на вешалке, а от предплечий остались одни кости.
Я сильно уставала, но уснуть не могла. Лежа рядом с Джоном, я легко водила пальцем по его красивому лицу, стараясь не разбудить. Клала ладонь на его грудь и слушала стук сердца. То, что он мог спать, утешало меня, потому что ему были нужны силы для битвы. Когда меня одолевали мрачные мысли, я зажигала свечу и шла в часовню. Иногда молитвы помогали мне, но иногда крошечная часовня казалась слишком тесной, чтобы вместить мои мольбы. Тогда я дожидалась утра и шла в просторную церковь Святой Марии, где можно было зажечь больше свеч и прочитать больше молитв.
В одну из таких бессонных ночей после Уэйкфилда мне захотелось подышать свежим воздухом. Я встала и начала крадучись спускаться по лестнице, которая вела к реке. Иногда мне было достаточно просто посмотреть на испещренную звездами пустоту, где обитал Господь, чтобы облегчить душу. Увидев у подножия лестницы графиню, я испугалась.
– Я шла… за чем-то… и заблудилась… – сказала она со странной улыбкой. – Не могу вспомнить, что это… Только знаю, что не могу без него жить. Это что-то очень дорогое… но… но я не знаю, что именно…
Я поняла, что она ходит во сне и ищет то, что невозможно найти. Мне вспомнилась строка из Эсхила: «Даже во сне боль, которую нельзя забыть, капля за каплей падает на сердце». Горькие слезы катились по моим щекам и падали на руки, пока я вела ее в спальню и поручала заботам задремавшей служанки.
А Мод оставалась безутешной.
– Жизнь – это война, так почему я не могу умереть? – однажды сказала она, оттолкнув принесенную мной чашку бульона. Ее голос был чуть громче шепота. Я нежно обняла ее за плечи, пригладила светлые волосы и поцеловала в бледный лоб. Ее отчаяние было понятно: Мод похоронила уже второго мужа, да детей, которые могли бы ее утешить, у бедняжки не было. Даже мне Эрбер, пустой без шуток и смеха Томаса, казался невыносимо тихим. Но вскоре Мод предстояло уехать в замок Таттерсхолл, к своему веселому дяде. Я была уверена, что там, вдали от воспоминаний, начнется ее выздоровление.
Поскольку мэр Лондона был ланкастерцем, Уорик и Джон выбивались из сил, чтобы сохранить город под контролем. Кроме того, им было нужно набрать новую армию вместо потерянной под Уэйкфилдом. Гонцы скакали день и ночь, принося и унося послания. В залах Эрбера и Вестминстерского дворца каждый день звучали громкие мужские голоса, обсуждавшие политические и военные планы. В эти тяжелые дни Уорик должен был доказать своим зарубежным союзникам, что дело Йорка не умерло. Он посылал письма своим друзьям Филиппу Бургундскому, герцогу Миланскому и даже папе, передавая их через моего дядю, вновь назначенного послом в Риме. Эти друзья не покинули его после смерти герцога Йорка, несмотря на то что о разгроме армии йоркистов знала вся Европа. Нам грозила смертельная опасность; никто не мог сказать, что принесет будущее, но, пока у нас был Уорик, была и надежда.
Однако даже в этот момент я заметила в девере черту, которая мне не понравилась. Когда я проходила
