Странно, но отсюда вывезли не только большую часть мебели, от которой на паркетном полу остались темные, невыгоревшие пятна лака, и по которым можно было прикинуть — что же здесь стояло. Под россыпью тарелок, наверняка, стоял большой двухтумбовый письменный стол, и хозяин, оторвавшись от своей работы, мог рассматривать висевшую перед ним фарфоровую коллекцию. Четыре небольших точки указывали на журнальный столик, чьи обломки Максим, возможно, видел внизу, перед парадной дверью. Принадлежность круглой тени точно посредине комнаты было затруднительно идентифицировать. Приходила мысль о рогатой вешалке, но кого могла посетить столь изощренная фантазия — раздеваться, да еще точно посредине, в библиотеке?
Удивительные хозяева, оставив здесь такое прекрасно сохранившееся кресло, тем не менее пытались вывезти книги. Многие полки пустовали, на некоторых, в парадных рядах золотых переплетов зияли режущие глаза пробелы, несколько книг в спешке были брошены прямо на пол, где и остались лежать со смятыми страницами.
Максим закрыл глаза. Привычно провалившись сквозь серость дремоты и тьму сна, он оказался в странном сновидении. Он все так же неподвижно сидел с тарелками в кресле, все в той же комнате. Только теперь в ней было намного светлее — одна из стен вместе с книгами куда-то исчезла, и пустой теперь проем светился ярким огнем. Это не был пожар, скорее — жидкий свет, в котором горели и переливались свои течения и водовороты, волны и смерчи, пассаты и торнадо. Жидкий свет не обжигал, хотя и выплескивался из потайной двери внутрь комнаты и жадными сухими языками лизал паркет, книги и потолок.
Свет постепенно вобрал в себя рассеянный сумрак, впитал его, и в библиотеке установилась непроглядная тьма — исчезли окна, пол, следы от мебели, кожаные корешки книг, и Максиму показалось, что он вместе с креслом оказался в центре не имеющей границ пустоты, словно его, как воздушный шарик, вывернуло из привычного мира через горящий проем в потустороннее Ничто.
Здесь было холодно. Не потому, что это было ощущением его внутреннего холода, из-за которого он никогда не мог согреться, а просто потому, что в окружающем его пространстве было действительно холодно.
Это был явный кошмар, но он не испытывал страха. Страх умер в нем давно, очень давно, впрочем, как и многие другие чувства, но он об этом не сожалел — сожаление тоже было мертво. Он лишь чувствовал растущее в этом Ничто напряжение, как будто оно было пронизано миллиардами невидимых нитей, которые поначалу безвольно висели, а потом, под воздействием холода, стали стремительно сокращаться, сжиматься, натягиваясь все больше и больше. Эти нити пронизывали и его, вовлекая во всеобщий процесс мирового натяжения. Это происходило беззвучно — он не слышал даже стука собственного сердца и шума дыхания, хотя сны очень редко не содержат звуков.
Перестав вглядываться во тьму, Максим перевел глаза на горящую дверь и, словно подчиняясь его взгляду, в огне возникло три силуэта. Сначала они были совсем расплывчатыми — какие-то серые пятна, которые часто появляются в глазах, если очень долго смотреть в ночной костер, но затем тени обрели четкие очертания заостренных кверху и довольно бесформенных в основании фигур, чем-то напоминая загадочных представителей дочеловеческой цивилизации, у них появился объем, а чернота распалась на свои оттенки, и Максим понял, что гости облачены в черные плащи с острыми капюшонами, на манер монашеских.
Фигуры приближались к нему, и хотя в реальном мире расстояние от кресла до стены не превышало восьми метров, прошло очень много времени, прежде чем посетители встали перед ним на расстоянии вытянутой руки. Хотя плащи скрадывали точные размеры и формы своих хозяев, было заметно, что они сильно различаются в росте. Самой мелкой фигурой являлась центральная — можно было подумать, что там стоял карлик или гном, учитывая сказочность происходящего. Следом за ним можно было поставить левую фигуру, имеющую, в общем-то, обычный человеческий рост. И, наконец, башней над ними громоздился правый гость, который, по оценке Максима, превышал его самого на две-три головы.
Максим ощущал жжение от рассматривающих его из тьмы капюшонов глаз, которое продолжалось довольно долго, неторопливо и основательно, как и все в этом мире. Затем средняя и левая фигуры зашевелились, и капюшоны упали с их голов. Хотя стояла все та же натянутая, напряженная, как перед прыжком, тьма, Максим мог прекрасно видеть их черты — гости светились изнутри, как матовые лампочки накаливания. Лица ему показались странными, но не более — что-то подобное он и ожидал увидеть в собственном сне.
Слева стояла очень красивая женщина с собранными на затылке серебряными волосами, слегка курносая и с приторным взглядом. Мышцы ее лица ни в коей мере не были напряжены — она не выказывала ни удивления, ни страха, ни радости, ни желания что-то сказать — и поэтому на ее губах приклеилась загадочная улыбка. Но не это было в ней самым замечательным, а фонтанирующая сексуальность из разряда той, что притягивает пчел к пыльце, а ночных мотыльков к горящей лампочке. Она не складывалась из какой-то необычной, из ряда вон выходящей красоты этой женщины, из ее обаяния, поворота головы, взгляда, движения. Нет, ничего этого не было. Однако, даже закрыв глаза, можно было ясно ощущать ее флюиды, притягательность и растущее в себе желание овладеть ею.
Сексуальность существовала отдельно от нее и потому была гораздо страшнее, чем если бы в ее основе лежали красота тела или внешний шарм — ведь, в конце концов, каждый мужчина имеет собственный вкус и идеал той женщины, которую ему хочется. Эта же женщина была Идеей, в древнем смысле этого слова. Идеей мирового стремления к слиянию, соединению, соитию, чьей бледной копией в реальном мире и был секс. Это была очень опасная женщина. Даже для самих женщин.
Ее сосед был живым воплощением не Идей, а дурных вкусов и штампов фантастических книг и фильмов о дальнейшей эволюции человека как вида. Две трети его роста составляла голова, точнее — лоб, под которым практически потерялись маленькие поросячьи глазки, рудиментарный нос и булавочный рот с атрофированной челюстью. Плащ, к сожалению, скрывал тело, но можно было предположить, что под ним скрывается тощее тельце с искривленным от тяжести черепа позвоночником и сплетенными в кривую клетку ребрами, тонкие рахитичные ножки, кое-как таскающие уродливое создание, и такие же ручки с четырьмя пальцами.
Но лоб был великолепен! Он просто дышал умом, интеллектом, знаниями, интуицией, прозорливостью, мудростью и всепониманием. Это был лоб философа, ученого, мыслителя, титана Возрождения. Им можно было любоваться бесконечно, как величайшим творением Природы, ее действительным венцом, в угоду которому пришлось пожертвовать всем остальным, не таким уж и важным. Глядя на него, любой, даже самый именитый философ, почувствовал бы себя ущербным, поверхностным в своих размышлениях, почувствовал бы безусловное превосходство этого лба, его абсолютную власть над несчастными кроманьонцами, представляющими, наряду с другими гоминидами, тупиковую ветвь эволюции.
И только сон и равнодушие помешали Максиму слезть со своего кресла и пасть ниц перед этим новоявленным божеством.
Третье создание своего капюшона не сняло, но его редкие телодвижения не понравились и насторожили Максима. Не то чтобы они были совсем уж странными, но было в них нечто нечеловеческое, не соответствующее возможностям человеческой анатомии.
Обмен фразами между эльфами, как их обозвал Максим, был совсем коротким, но очень содержательным.
— Обманем? — предложил мегацефал тонким детским голоском.
— Соблазним? — томно выдохнула блондинка и приспустила е плеч свои плащ, обнажив нежную, светящуюся кожу.
— С-с-съедим? — невнятно прошелестело из-под капюшона таинственное существо.
Троица переглянулась, а Максим с давно забытым чувством ужаса смотрел, как плащ на женщине соскальзывает все ниже и ниже, а черная ткань гиганта встопорщивается какими-то невообразимыми выступами и буграми. Но карлик осторожно положил ручонку на бок чудища, а другой попытался привести женщину, в опрятный вид.
— Вы что же, братишки, сестренки, не видите, — кивнул он на Максима. С ним у нас ничего не получится. Это же Бумажный Человечек.
Пробуждение было быстрым и внезапным — Максим открыл глаза в той же комнате, что и засыпал, тарелки все еще лежали у него на коленях, все книжные полки были на месте, и только стало еще более темно и холодно. В пыльные стекла стучали капли нескончаемого дождя, и это было единственным звуком в
