положении ни один из сталкивающихся ветров не дул постоянно в лицо и не раздирал кожу колючими лапами, лишь случайные завихрения порой надували материю плаща тугим зеленым парусом, но потом тайфун местного значения перемещался и начинал приставать уже к Вике, трепля ей волосы и заставляя девушку закрывать и без того печальные глаза, отчего ее лицо окончательно и бесповоротно принимало выражение попавшего в западню крысеныша с философским складом ума, после безуспешных попыток вырваться оттуда положившего мордочку на лапки и размышляющего о подлости бытия.
Некоторое время они стояли, повернувшись к полузатонувшему причалу, точно ожидающие автобуса пассажиры, причем Павел Антонович каждую минуту смотрел на часы и недовольно хмурился, Вика же благоразумно не задавала никаких вопросов и не высказывала глупых гипотез, и лишь имела сомнительное удовольствие наблюдать за безмятежной прогулкой Максима, которому все было нипочем и который наверняка уже вырыл из песка то, что море выбрасывало на протяжении столетий.
Но когда все мыслимые и немыслимые сроки прошли, Павел Антонович почему-то облегченно вздохнул, сплюнул в набегающую волну и развернулся к Максиму затылком, как будто все это время в тайне ожидал, что тот сделает НЕЧТО, но Максим продолжал мочить ноги, и Вика тогда также отвернулась от причала и стала смотреть на вломившуюся совсем недавно в берег какую-то железяку, настолько не похожую даже на жутко изувеченный штормом корабль, что было даже страшно представить, что на этой железке кто-то когда-то и где-то плавал.
Свежие борозды, холмы рыхлого, не успевшего опасть и утрамбоваться песка, выдавали, что уродца выбросило сюда не ранее сегодняшней ночи и выбросило, надо полагать, надолго, пока какой-нибудь по счету шторм не обдерет с него остатки прокаженной кожи, не выпотрошит наполовину разложившиеся внутренности и не раскидает кости по всему пляжу, заодно сметая ими, как битами, торчащие пока на безопасном расстоянии от берега деревянные лодки, шлюпки и маленькие яхты.
Вика загребала каблуком серый от грязи песок и наблюдала, как небольшие ямки быстро наполняются водой, уже подернутой радужной нефтяной пленкой, поглядывала на выброшенный корабль, закрывала глаза и кривила губы, словно пытаясь что-то сказать и одновременно сдерживая себя. «Предчувствие у меня какое-то дурацкое», — хотелось ей сказать Павле Антоновичу, а заодно и Максиму, а возможно и проорать что есть мочи на весь мертвый берег, спугивая чаек, ворон и собственные предчувствия, если бы она хоть на ноготь мизинца верила таким глупостям, как ощущения, прозрения, предчувствия и простое человеческое понимание.
Предчувствовать со всей основательностью можно лишь одно — что в тебя в ближайшие несколько секунд пальнут из чего-нибудь убойного и скорострельного, и вот тогда уж действительно необходимо как-то реагировать, но, опять же, не орать об этом Максиму и Павлу Антоновичу, у которых нюх на такие вещи нисколько не хуже ее собственного, а валиться плашмя в воду и палить в белый и серый свет, глотая песок и слезы от разъедающей глаза соли. Из-за этого она и не прятала пистолет, а баюкала его на руках, как замерзающего и хнычущего ребенка, готовая в следующее мгновение согреть его автоматической стрельбой по бегущим мишеням, но тут имелось и нечто совсем иное, похожее на преболезненное состояние, когда еще чувствуешь себя вроде бы здоровым, но к тебе уже подкрадывается слабость, боль в горле и высокая температура, ты ощущаешь их близость лишь вялостью и некоторой сумбурностью мыслей, но тело пока исправно выполняет свои обязанности, не выдавая до поры, до времени особых сбоев, и подобное предчувствие еще больше раздражало Вику, не разделяющую облегченного сопения Павла Антоновича и желающая даже вплавь направиться к их далекой цели.
Предчувствий Павел Антонович не имел, ему было просто холодно. За шиворот рубашки набились, несмотря на предусмотрительно завязанный шарф, колючие песчинки, и при каждом повороте шеи казалось, что в том месте по коже проходятся мелкой наждачкой, часы безбожно врали, то торопясь, то идя чуть ли не назад, волнение на море увеличивалось, а стоящая рядом Вика надоедливо щелкала пистолетным предохранителем. Он ясно видел ее тревогу и что она близка к тому, чтобы поделиться с ним этим, но как только ее глаза начинали подниматься, Павел Антонович принимался покашливать, глубже натягивать на лысину капюшон, смотреть презрительно и задумчиво вдаль, и, словно послушная ученица, поймав невербальные сигналы что-либо обсуждать, Вика сдерживалась и стирала с пистолета покрывшие его капли дождя и брызги моря.
Но вот время пришло, Павел Антонович с некоторым облегчением тронул за локоть хмурую Вику и направился к пирсу, предусмотрительно шагая далеко от выползающих на песок волн, и на короткое мгновение Вике почудилось, что он собирается вовсе отсюда уйти, но шеф резко свернул к железным лестницам, смело дошел до них, уже не обращая внимания на захлестывающую чуть ли не по колено воду, и хватаясь за уцелевшие поручни, взобрался на причал, тут же вновь попав во взбирающейся по наклонному полотну пирса серо-зеленый вал, отчего его плащ вымок по пояс и прилип к ногам.
Павел Антонович с трудом удерживал равновесие в ревущей стихии, хватался за торчащие прутья от перил и мелкими шажками перебирался вглубь моря к тому месту, где пирс полностью уходил в воду, и со стороны могло видеться, что мокрый и лысый человек с раздувающимся капюшоном решил или искупаться, или свести счеты с жизнью в столь располагающую для суицида погоду.
Следом на пирс взобрался Максим, подождал на ступенях мотающуюся из стороны в сторону, как поплавок, Вику, подхватил ее под руки и вырвал из воды, что бы вновь опустить в вовремя подбежавшую волну, отчего девушка, не успевшая ухватиться за штыри, упала к нему в объятия, и они так и замерли, очень романтично выглядя на фоне низких туч и штормового моря.
Вода схлынула, Вика и Максим, ухватившись за остатки поручней, медленно двинулись к Павлу Антоновичу, стоящему теперь чуть ли не по грудь в море и при каждом накатывающем вале вынужденный вытягивать шею и задирать лицо к небу, дабы вода не заливала рот и нос, что удавалось ему плохо, и он после каждой волны отплевывался и отряхивался, как выброшенный с моста, но чудом спасенный щенок. Держался Павел Антонович за причальную тумбу — приземистый и толстый металлический бочонок с обрывками черной веревки на торсе, крепко и нежно обнимая его необъятную талию и благоразумно не трогая соблазнительно развевающуюся веревку, наверняка основательно сгнившую и только коварно дожидающуюся момента, когда кто-нибудь решит за нее подержаться, чтобы вместе с этим кто-то сгинуть в морской пучине.
Только после того, как Максим и Вика неимоверными усилиями, со множеством тактических маневров и отступлений, вплоть до падения с лестницы обратно в песок, напряжением всех своих сил и ценой невосполнимых жертв (у Максима волной сорвало пистолет, а Вика потеряла обойму), с многочисленными ушибами и насквозь промокшие, так что хлюпало аж под мышками, а море казалось суше, чем одежда, добрались до невозмутимо взирающего куда-то за горизонт Павла Антоновича, то обнаружилось, что на стрелке есть место исключительно ему одному.
Точнее, места оказалось много — два метра причала и черт знает сколько метров дна, но вот удержаться на первом, чтобы не опуститься на второй, можно было только обнявшись с тумбой, а так как ее уже обнимали, то пристроиться еще паре человек или даже одной очень маленькой девушке было абсолютно невозможно, и Максим, глядя как над головой вырастает и выгибается зеленая стена, уже окончательно решил все-таки ухватиться за веревку, надеясь, что она, несмотря на свою прогнившую натуру, все-таки сможет выдержать пару центнеров живого и мертвого веса, но тут Вика отчаянно рванулась навстречу волне, вскочила на скользкую верхушку тумбы, оседлала ее, очень сексуально обхватив Павла Антоновича за талию ногами и вцепившись руками в болтающийся у него на спине капюшон, и Максиму ничего не осталось, как пробить головой падающую с ревом стену, пройти сквозь нее, чудом удержавшись на ногах, так что его появление с другой стороны походило больше на взрыв, тугой струей ударивший в тумбу, обнять сидящую Вику за талию и намертво замком сцепить пальцы у нее на животе.
Несмотря на хрупкость создавшейся конструкции, в которой основная нагрузка приходилась на наименее крепкое звено, то есть — на Вику, они обрели долгожданную опору, и хотя Павел Антонович что- то кричал, пытаясь пробиться сквозь ветер и не нахлебаться широко разинутым ртом воды, Максим не собирался ничего менять, целиком сосредоточившись на приготовлении к очередному удару падающей водяной стены, судя по затрещавшим костям сделанной как будто из высококачественного бетона, и стараясь не слишком сильно сжимать тиски объятий, подчиняясь инстинкту самосохранения, дабы не сломать девушке ребра.
Море окончательно разъярилось — высота волн и скорость и без того ураганного ветра
