умру? Кто помнит тех, умиравших до меня? Назовите имена этих несчастных! Не помните? И не вспомните, потому что до нас еще никого не было. А мы бессмертны, как боги.
Глава первая. ПИСАТЕЛЬ. Паланга, ноябрь 69-го
Погода в Прибалтике портилась быстро. Это не было феноменом только этой земли — кончалась ледниковая оттепель, позволившая человечеству встать на ноги, то есть выйти из пещер и крушить черепа ближних своих не камнем и дубиной, а — пулями и бомбами, причем вся прелесть была в том, что лично самому тебе это делать теперь и не к чему — достаточно поручить провести искусственный отбор обученным людям. Воистину — прогресс велик! И в ожидании грядущих холодов, грозящих похоронить нашу цивилизацию под толстым слоем льда, мы вступили в потрясающую по своей глупости гонку — кто раньше нас сотрет с поверхности Земли: то ли грандиозный факел атомного пожара, то ли ледовый ластик?
Как свидетельствуют старики, в прошлом веке в это время еще держалась относительно теплая погода, а море вообще никогда не замерзало. Сейчас же стоял ужасный холод (и это в начале ноября, в Литве, а не где-нибудь в Сибири!), море у берега уже замерзло и только пройдя порядочно по льду можно было бы добраться до открытой воды, приобретший неестественный для этих мест цвет Ледовитого океана — свинец плюс угрюмость. Песок был запорошен снегом и ветер гонял его по пляжу, кидая в лицо и царапая кожу. И лишь сосны отдаленно напоминали о недавних временах тепла, солнца и моря своей вечной зеленью, так и не укрытой снегом. Деревья стойко выдерживали удары не на шутку разгулявшегося ветра, не давая ему захлестнуть, разметать, разнести маленькую Палангу.
Я прижимался к исполинской сосне, пытаясь не улететь с ветром, и жалел, что не оделся потеплее и не захватил с собой что-нибудь потяжелее. Надев очки от слепящего ветра, я наконец оторвался от своего защитника и, подталкиваемый в спину, подобрался к замшелому камню, принесенному сюда последним ледником. Усевшись и отгоняя мысли о грозивших мне заболеваниях почек, уха-горло-носа и предстательной железы, я стал смотреть на видневшееся из-за деревьев обледенелое море.
Чувствовалось, что мои традиционные утренние прогулки по берегу и парку накрылись. В отличие от Иммануила Канта я не был столь же педантичен или закален и мог легко пожертвовать нарождающейся привычкой. Видимо придется вот так и сидеть на камушке, подложив под задницу грелку, оставшиеся до лета месяца, когда можно будет возобновить свой моцион.
Пережить бы осень и зиму.
Я чувствовал себя то ли древним стариком, то ли Господом на шеститысячном с чем-то году творения, когда ему пришла мысль, что его замечательные создания вовсе не так замечательны, как это ему хотелось бы, когда все надежды на лучшее уже испарились и скольких бы детей своих не послал бы людям — ничего не изменилось бы, и их так же распинали, оскорбляли, а затем поклонялись, раздирая на себе одежды и кляня себя за слепоту и неверие. Убийство Спасителя многое говорит о человеческой природе: о его глупости, о его слепоте, о его нежелании видеть и иметь что-то в будущем, желая получить все сразу и сейчас, о его ненависти к живым и непонятном поклонении и любви к мертвым мудрецам и пророкам, о его склонности к крайностям и неприятию компромиссов, и о его стремлении повесить свои грехи на чужую душу, о его стремлении принять грехи других.
И я плоть от плоти такой же, что и выводит меня из себя, заставляет меня бежать все дальше от людей, хотя я понимаю, что это не возможно, ибо весь мир я несу в себе самом.
Меня выбило из равновесия письмо, пришедшее сегодня. Сколько раз я зарекался не читать ничего и выбрасывать всю почту, но не до конца излечился от этой дурной привычки. Я уже обрел кое-какое равновесие, устраивающее меня, позволяющее обо всем и обо всех забыть и думал, что это последняя станция на моем пути, но все развеяно в прах. Конечно, на все можно плюнуть, сделать вид, что это тебя уже не касается, или вообще никак не отреагировать, но я понял, что где-то в глубине моей души крючок уже спущен и никакая сила не сможет остановить пулю на выходе из ствола, не повредив при этом само оружие.
В письме была вырезка из «Петроградских вестей». Статья была анонимной.
«ПОЧЕМУ МОЛЧИТ К. МАЛХОНСКИ?
Хотя наша газета и весьма далека от вопросов современной литературы, но к нам до сих пор приходят письма от заинтересованных читателей. Наверное у всех свежа в памяти история феноменального взлета бывшего журналиста TВФ Кирилла Малхонски на литературный небосвод. Его патриотические книги произвели неизгладимое впечатление на землян и сыграли не последнюю роль в актуализации застарелой проблемы Спутников. Он заставил нас вновь поглядеть на небо, понять, что несметные сокровища отняты у нас неправедным путем, ощутить нашу принадлежность к единой расе, расе людей. Мы все помним тот ажиотаж, те демонстрации перед Директорией с требованиями возобновить борьбу за возвращение Спутников, порвав позорное „Детское перемирие“. Мы обязаны в этом нашему великому писателю и мы сожалеем, что он до сих пор уклоняется от получения всех причитающихся ему премий, избегает интервью и не публикует новых книг.
Читатели спрашивают: почему в это славное время возобновления борьбы молчит наш герой, чьи книги стали нашим знаменем и надеждой?
Почему вы молчите, Кирилл?
Где вы, Малхонски?»
Я поднялся и побрел через графский парк домой. Около Гранитной пещеры я остановился, надеясь увидеть белочек, которые здесь поселились и попрошайничали лакомства у случайных прохожих и туристов. На свист никто не прибежал и я понял, что забавные зверьки залегли в долгую спячку в дуплах окрестных деревьев. Жаль. Теперь никто не будет радоваться моим прогулкам и бежать навстречу, только увидев меня, и смело лезть в карманы в поисках припрятанных конфет и печенья. Парк опустел — туристы, белки, павлины, утки и листья покинули его. Туристы жарятся под экваториальным солнцем вместе с утками, белки спят, павлины зимуют в вольерах, а листья опали до следующей весны, которая придет через пять-шесть месяцев.
Мне вспомнился забавный мальчишка, спрашивающий у своей мамы когда будет тепло и когда можно будет купаться в море. Ванда тогда ответила:
— Вот пройдет зима и за ней будет теплая весна.
— А она будет? — спросил мудрый малыш.
Почему люди так уверены в будущем? Уверены, что после зимы наступит весна, что летом будет жарко, что следующий год будет лучше предыдущего? В этом смысле дети умнее нас, их еще не испортила обыденность, они еще сомневаются в очевидном и не искалечены современной цивилизацией. Для них совсем не очевидно, что за зимой последует весна и лето, что цель оправдывает средства, и что интересы нации превыше всего. Свались на нашу планету глобальный катаклизм, они лучше бы приспособились к нему. Они эгоистичны и самодостаточны. Они не так беспомощны и слабы, как нам кажется, что неоднократно доказывали случаи выживания детей в одиночку в самых жестоких условиях, и это делает их независимыми от окружающих и значит они первейшие враги для государства, так как они в нем не нуждаются. Может быть еще и поэтому мы так часто воюем, ведь всякая война, какие цели бы она не преследовала, есть война против наших детей — мы их посылаем под пули, мы их бомбим с самолетов и из космоса, мы их убиваем еще до их рождения, призывая их возможных отцов на защиту родины, хотя еще никто не смог внятно объяснить — почему сам факт рождения на этом клочке земли влечет за собой обязанность умирать за ее «интересы», которые сплошь и рядом оказываются интересами государства, но
