кроме самого Цимбала, работали также Туляков и Свиридов - люди тоже физически сильные, старательные.
Очень скоро Цимбал-Кухаренко сделался старостой и понемногу перетянул к себе из других артелей тех грузчиков, о которых знал, что они состоят на учете у Черноиваненко. В этом ему сильно помогала старенькая, незаметная, необыкновенно работоспособная машинистка из управления порта Марья Трофимовна Савицкая, печатавшая артельные списки портовых рабочих и незаметно, по приказу Стрельбицкого, переставлявшая при этом фамилии грузчиков. Таким образом, артель Цимбала в значительной части состояла из своих людей.
Продолжая бодро развивать 'частную инициативу', Леонид Цимбал организовал свое хозяйство по всем правилам дореволюционных артелей. Даже завел собственную стряпуху. На роль этой традиционной артельной стряпухи - с помощью той же Савицкой - в список зачислили Лидию Ивановну, которая до этого работала в качестве портовой уборщицы. Она имела право свободного выхода в город на базар, что облегчало связь с катакомбами.
Одновременно с этим Леонид Цимбал пользовался всяким удобным случаем, чтобы 'создать невыносимые условия для врага'. Он ни на минуту не забывал этого главного закона своей жизни. Пользуясь репутацией человека 'частной инициативы', преданного оккупационным властям, Леонид Цимбал, а также и прочие грузчики его образцовой артели могли довольно свободно передвигаться по территории порта, беспрепятственно ходить по железнодорожным путям и между составами. Это давало им возможность при всяком удобном случае наносить ущерб транспорту. Они незаметно разбрасывали железные колючки: обрезали в товарных составах тормозные шланги; проделывали в полу вагонов дырки, так что по дороге постепенно высыпалось все зерно; разбрасывали и расклеивали на стенах пакгаузов сводки Совинформбюро и листовки, обращенные к портовым рабочим, которые приносила из катакомб Лидия Ивановна в корзине, под мешочками крупы и под помидорами.
Постоянно то там, то здесь на территории порта можно было видеть поднятый на домкрате грузовик и замученного шофера, который вот уже третий раз за день принужден был менять баллон, проколотый железной колючкой, неизвестно откуда взявшейся. Постоянно слышались тревожные свистки сцепщиков, обнаруживших обрезанные шланги. Иногда, без всякой видимой причины, сходили с рельсов маневровые паровозы, на многие часы останавливая железнодорожное движение в порту. То и дело горели буксы. Грузы завозились не туда, куда следовало, разгружались, потом опять нагружались, перегружались... Агенты сигуранцы и капитании сбились с ног, слоняясь по путям и обыскивая все закоулки огромного порта. Но все было тщетно. Действовали люди хорошо организованные, опытные.
А тем временем Леонид Цимбал - человек 'частной инициативы', - сверкая неистовыми глазами, продолжал вдохновенно выслуживаться перед румынским начальством и делать карьеру. Он дошел до того, что стал в обеденный перерыв устраивать коллективные чтения местных румынских газет, выходивших на русском языке. В глазах властей он стал чем-то вроде добровольного пропагандиста идей 'нового порядка' в Транснистрии. Впрочем, его пропаганда носила весьма двусмысленный характер.
Читая с преувеличенным пафосом победные реляции ставки фюрера, Леонид Цимбал так подвывал, так играл своим подвижным лицом, по которому с поразительной быстротой пробегали все оттенки самодовольной глупости и тупого высокомерия, что немецкая сводка как-то незаметно получала совершенно обратный смысл. Читая телеграммы из-за границы, он с необыкновенной тонкостью выбирал и подчеркивал интонациями именно те, в которых проскальзывали сведения, неблагоприятные для гитлеровской Германии, а из хроники читал главным образом заметки о действиях подпольщиков, о военно-полевых судах, казнях, штрафах и налогах.
Иногда, глубокомысленно комментируя какую-нибудь политическую статью доморощенного одесского теоретика из приезжих белоэмигрантов, Леонид Цимбал вдруг назидательно, профессорским тоном начинал восхвалять капитализм, затем впадал в ложный пафос, приводил убийственные примеры выгоды для человечества частной собственности, путался, смущался и, наконец, чмокнув толстыми губами, совершенно неожиданно заканчивал свою речь каким-нибудь неопределенным восклицанием вроде: 'Одним словом, не будем говорить! О чем говорить, когда не о чем говорить!' И грузчики кряхтели и почесывали под мышками.
А иногда, если поблизости не было никого подозрительного, он просто, с непостижимой дерзостью, приложив газету 'Молва' к самому носу, вдруг начинал громко и быстро читать наизусть последнюю сводку Совинформбюро, принесенную Лидией Ивановной из катакомб, или рассказывать о приказе № 55.
Таким образом, к тому времени, когда закончилась выгрузка боеприпасов и пароход 'Фердинанд' был переведен с Потаповского мола в Карантинную гавань под погрузку зерном, артель Леонида Цимбала- Кухаренко была вполне подготовлена к действиям крупного масштаба. Оставалось добиться, чтобы именно ее поставили на погрузку 'Фердинанда'.
- Слушайте, домнуле, - сказал Леонид Цимбал, заведя агента за угол пакгауза и делая большие, удивленные глаза, - в чем дело?
- А что?
- Пардон, это я вас спрашиваю: а что?
- Кухаренко, я не выношу, когда со мной говорят загадками! - строго сказал агент. - И потом, перестаньте меня держать за локоть. Оставьте эти ваши босяцкие замашки!
- Я извиняюсь! - воскликнул Леонид Цимбал, отскакивая на почтительное расстояние. - Пережитки социализма.
Он сложил руки на животе и долго смотрел на агента, горестно кивая головой.
- Домнуле агент! - наконец сказал он с глубокой грустью. - Мне на вас больно смотреть. Больно, а главное - обидно. Посмотрите вокруг... - Цимбал сделал широкий, обобщающий жест руками.
Агент тревожно посмотрел вокруг, но, по-видимому, ничего особенно не заметил.
- Нет-нет, домнуле, вы плохо смотрите. Посмотрите хорошенько, настойчиво сказал Леня. - Тут же деньги валяются прямо-таки на земле! Их хватает каждый, кому не лень. Я не понимаю, чего вы зеваете? Стойте! Молчите! Ничего мне не говорите! Дайте сначала я скажу, - поспешно продолжал Леня, заметив, что агент собирается возражать. - Не будем спорить! Я знаю, домнуле агент, что вы человек честный, принципиальный, интеллигентный, пострадавший от Советской власти, - одним словом, как говорится, 'еще с прежнего времени', и я абсолютно не намекаю на какие-нибудь взятки или тому подобные грязные махинации. Это - боже меня упаси! Короче говоря, я, конечно, очень извиняюсь за некрасивое выражение, но вы не хабарник. И за это мы, грузчики Практической гавани, вас ценим и уважаем. Вы для нас любимый начальник, все равно что родной отец, папа. Вы со мной согласны?
Тут Леонид Цимбал сильно покривил душой. 'Домнуле агент' был в высшей степени 'хабарник', и это ни для кого не составляло тайны. Но внутреннее чутье подсказало Цимбалу, что, имея дело с заведомым жуликом, выгоднее всего делать вид, что считаешь его благороднейшим человеком: жулики это любят.
- Мне больно видеть, - с жаром продолжал Леонид Цимбал, не давая себя перебить, - что вы пропускаете такие богатые возможности. Другой бы на вашем месте - какой-нибудь мелкий румынский арап из Констанцы - уже давно построил бы себе в Аркадии шикарную дачу или в крайнем случае положил в банк пару-другую тысяч рейхсмарок. Вы со мной согласны?
Глаза агента еще более забегали под кривым пенсне, желтые зубы оскалились, и он сказал глуховатым голосом:
- Что же вы мне предлагаете?
- Вот! Наконец я слышу настоящие мужские слова! - воскликнул Леонид Цимбал с восхищением. - Хотите иметь шикарную дачу в Аркадии? Тогда идите сюда!
И он снова подхватил агента под локоть, потащил его еще дальше и, наконец, почтительно впихнул в пролом какой-то ракушечной стены, разрушенной взрывом. Они очутились среди развалин, поросших бурьяном, из-под которого блестело на солнце битое стекло. Жирные осенние мухи жужжали и ползали по листьям паслена. Испытывая сильнейшее желание взять агента руками за индюшечью шею, стукнуть головой о камни и придушить на месте, Леонид Цимбал заставил себя сделать преданное лицо и сказал, воровато оглянувшись:
- Будем говорить как джентльмен с джентльменом. Есть шанс крупно подработать. Пароход
