автора, его горькая жалость к героям, потому что это уже не самодовольные держатели валюты или люди типа Ивана Ивановича, не жадные предприниматели, подобно маленькому частнику с Чистых прудов ('Ножи'), а трудовые люди, но и они заражены пороками старого мира, ибо слепо верят, что в вещах истинное счастье.
С глубокой печалью говорит писатель о худом, чахоточном Жоржике, об этом тихом, работящем человеке, на губах которого постоянно 'играла слабая, виноватая, счастливая и какая-то ужасно милая улыбка'. Он умирает, загубленный Шуркиной бессмысленной страстью 'обзаводиться', приобретать вещи. С гротескной остротой в этом рассказе была раскрыта антигуманистичность собственнической психологии. Максим Горький, прочитав его, сказал молодому писателю: 'Правильно, что показано въевшееся в человека старое. Бывает в больших формах, бывает в маленьких - здесь еще трагичнее'.
Замысел повести 'Растратчики' созрел зимой 1925 года, когда писатель по командировке 'Рабочей газеты' приехал в г.Кашин Тверской губернии. 'Рабочий городок, - вспоминает Катаев, - и вдруг здесь - растратчики'. Повесть была закончена в 1926 году и вызвала большие споры в критике, но одновременно и принесла ее автору литературную известность не только на родине, но и за рубежом.
В центре 'Растратчиков' Катаев поставил не воинствующего мещанина-собственника, как в ранних сатирических рассказах, а скромных представителей той самой 'служилой интеллигенции', которую стремилась перетянуть в свой лагерь новая буржуазия. Его герои - главный бухгалтер некоего учреждения Филипп Степанович Прохоров и кассир Ванечка Клюквин трудовые люди, любящие свое дело и верно ему служащие. И вот эти два совершенно не романтических героя оказываются втянутыми в круговорот роковых событий. Непонятная им самим сила, действующая помимо их воли, беспощадно швыряет их из приключения в приключение, из кутежа в кутеж, превращая их существование в страшную, чудовищную феерию.
Странствия растратчиков раскрывают перед читателем очаги старого быта, где гнездится прошлое, дряхлеющее, но еще злое и опасное. Это и нэповский трактир с запыленной елкой и лампочками, похожими 'на облупленные куриные яйца', и 'бестолковым шумом' переполненного зала. Это и деревенское гульбище в чадной избе с 'веселыми и нетрезвыми сватьями и кумовьями', с обязательной гармоникой и 'вонючим самогоном'. Это и ленинградская гостиница 'Гигиена', и некогда знаменитый фешенебельный Владимирский клуб.
Катаев показывает, что в глубине души у каждого из его героев имеется маленькая червоточинка, образованная идейным воздействием старого, собственнического мира. Поэтому они ищут свой жизненный идеал среди призраков прошлого, в воспоминаниях об уничтоженных революцией 'верхах общества'.
Сатирической кульминацией повествования являются сцены, показывающие, как растратчики неожиданно попадают в 'высший свет' Российской империи. На киносъемки фильма 'Николай Кровавый' собрали 'настоящих бывших': царских сановников и генералов, княгинь и баронесс. После съемок ловкий предприниматель - конферансье Жоржик образовал 'арапский трест' для объегоривания любителей 'великосветской жизни'. И клич, с которым несутся к 'бывшим' пьяненький бухгалтер Прохоров и кассир Ванечка Клюквин, - клич: 'Даешь государя императора!' - разоблачает самое существо 'изячной жизни', ее реакционного, реставраторского смысла.
Именно потому, что герои стремятся осуществить 'идеал счастья', созданный тунеядцами, они так глубоко несчастны. Этому 'идеалу' старого мира Валентин Катаев противопоставил простую, обыденную жизнь страны. Детали трудового быта, казалось бы, весьма прозаические, вносят в повесть ощущение ясности и чистоты повседневной действительности и тем самым оттеняют всю глубину падения растратчиков. После ресторанной, угарной ночи, проведенной в 'высшем свете', бредет ранним утром кассир Ванечка Клюквин по Ленинграду. 'Уже в отдалении где-то прогудели фабричные гудки. Проскрежетал первый трамвай, переполненный рабочими. Мастеровые с инструментами за спиной появились из-за угла...' И герою 'стало вдруг непередаваемо стыдно'.
С 'Растратчиками' связано и начало драматургической деятельности Валентина Катаева. В 1927 году по предложению К.С.Станиславского молодой художник на основе повести написал пьесу 'Растратчики'. Это была одна из тех трех пьес, которыми МХАТ положил начало созданию советского репертуара. Кроме Катаева, театром были привлечены Леонид Леонов, написавший пьесу 'Унтиловск', и Всеволод Иванов, создавший драматургическое представление 'Бронепоезд 14-69'. В прессе всех этих писателей шутливо окрестили: 'Три кита первого МХАТ'*.
______________
* Журнал '30 дней', 1927, № 7, стр. 90.
Работа над спектаклем 'Растратчики' началась в 1927 году. Театр прочитал пьесу по-своему и потянул молодого драматурга в сторону создания обличительного реалистического спектакля. Между тем Катаев стремился к разоблачению старого мира с помощью беспощадно иронического гротеска. 'Я хотел написать по повести сатирическую феерию', - говорит писатель.
Спектакль был поставлен в 1928 году. Он не удался.
В том же году театр приступил к работе над новой пьесой Валентина Катаева - комедией-шуткой 'Квадратура круга'. К.С.Станиславский понял своеобразие драматургического дарования молодого писателя. Он высоко оценил умение Катаева владеть композицией, 'жить одним ритмом со своими героями', подчеркивал, что 'Катаев великолепный наблюдатель, острый, тонкий', и отмечал, как характернейшую особенность катаевского юмора, его глубокий гуманизм*.
______________
* И.Горчаков. Работа К.С.Станиславского над советской пьесой. - В кн. 'Вопросы режиссуры', Сб. статей, 'Искусство', М. 1954, стр. 98-111.
'Квадратура круга' была поставлена также в 1928 году и затем с огромным успехом шла не только в Художественном театре, но и по всей стране. В скором времени 'Квадратура круга' перекочевала за пределы нашей родины и обошла все лучшие, и особенно левые и рабочие театры Европы. Успех пьесы был обусловлен ее остротой, жизнеутверждающим юмором и прозвучавшим в ней требованием борьбы за новые человеческие отношения.
Пьеса Катаева оказалась полемически направленной против многих современных ему произведений о молодежи, авторы которых сокрушались по поводу якобы 'великого падения нравов'. Писатель показывает своих героев простыми, добрыми и честными ребятами. Он выводит их в очень острый момент личной жизни, когда каждым из них совершена серьезная ошибка, заключен непродуманный брак. Но расходятся Тоня с Абрамом и Вася с Людмилочкой отнюдь не из-за падения нравов. Они не сумели построить семью. Герои Валентина Катаева по-старому жить уже не могут, а по-новому еще не умеют: новые отношения лишь только складываются в советском быту.
Комизм пьесы основан именно на этом реальном противоречия. Драматург показывает новый быт неустоявшимся и пестрым: в нем сплетаются остатки старых привычек и навыков со смешными левацкими крайностями, порожденными огульным отрицанием всего, что было прежде. По старинке, налаживая 'канареечный уютик', вьет свое гнездышко с любимым Людмилочка. Она просто подражает старому. Отсюда все эти занавесочки и коврики, старомодные нежности, выраженные в сентиментально-мещанском стиле. Это и приводит к тому, что Вася бунтует против формы их отношений. Ошибка его, однако, в том, что он не видит ни нового человека, ни подлинных чувств, которые скрыты за шелухой старых слов и старых бытовых навыков. Людмилочка вовсе не мещанка и тоже стремится жить по-новому. Вполне справедливо на упреки Васи она отвечает: 'Подумаешь, его засасывает мелкобуржуазное болото. А меня не засасывает? Кто говорил и то и се: и 'будем, Людмилочка, вместе строить новую жизнь...' Где твое все, я тебя спрашиваю? - требовательно восклицает героиня. - Нет того чтобы научить чему-нибудь хорошему'. И действительно, в их семейные отношения Вася не сумел внести это 'свое' - новое, комсомольское начало.
Семейная жизнь Абрама и Тони представляет собой другую крайность. Она построена на полном отрицании всего, что было в старой семье, даже самых естественных вещей, таких, как необходимость починить одежду или сварить обед. Абрам, не выдержав голода и взбунтовавшись, кричит Тоне: 'Хочу большой кусок мяса... хочу молока, хочу жиров... витаминов... Ты же все-таки моя жена, так я тебе заявляю совершенно конкретно: я хочу лопать...' Но Тоня непреклонно отметает его попытку вернуться к 'устаревшим' формам быта. Отстаивая свою независимость, свое равноправие в семье, она твердо говорит мужу: 'Я тебе не жена-рабыня, а свободная подруга в жизни и товарищ в работе'. Драматург сочувствует ей в существе этого протеста против старой семьи, но осмеивает его 'ультралевую', 'сурово-аскетическую' форму, иронизирует над высокомерным отношением своих героев к 'мелочам быта'.
