рубля просадил зря, хоть бы печенье Бабаева взял, - и сконфуженно выбрался из толпы.
- Тут в прошлое воскресенье один сапоги выиграл, - сказал мальчик в заплатанных штанах, - на десять рублей кидал.
- А ну-ка, разрешите, - произнес Пашка, вплотную придвигаясь к стойке, - интересно, как это будет.
Старичок подал ему кольца.
- Значит, - спросил Пашка обстоятельно, - если на нижний нож накину, то конфеты Бабаева можно получить?
- Можно, - сказал старичок равнодушно.
- А повыше, то и будильник?
Старичок кивнул головой.
- Интересно. Хо-хо. А если самовар, то надо небось под самый потолок целить?
- Да ты печенье-то возьми сначала, трепаться потом будешь, - сказали ему из толпы нетерпеливо. - Валяй! Не задерживай!
Пашка положил на прилавок снимок, раздвинул напиравшую публику локтями, облокотился, нацелился, но тут вдруг рука его дрогнула, кольцо вырвалось из пальцев, боком упало на пол и покатилось. Пашка похолодел. Возле полок, сбоку, сидела на стуле, аккуратно сложив на коленях ручки, нарядная девушка такой красоты, что у Пашки помутилось в глазах. Девушка быстро встала со стула, поймала кольцо, подала его, не глядя, и улыбнулась вдруг легонько в сторону самым краешком ротика - и тут Пашка погиб.
- Ну-ка! Что же ты, парень? Валяй сымай самовар! Крой! - кричали за спиной любопытные.
Пашка очнулся и принялся швырять кольца одно за другим, ничего вокруг не видя, кроме опущенных ресниц девушки и ротика, лопнувшего поперек, как черешня. Когда он расшвырял все сорок колец, она собрала их и молча положила на прилавок, однако на этот раз не улыбнулась, а только приподняла на Пашку серые глаза и поправила русую прядку, выбившуюся возле уха. Пашка выложил другой четвертак. Кольца неуклюже летели одно за другим. Зеваки хохотали, напирали в спину. Ножи гудели, как пчелы. Старичок равнодушно чесал скрюченным пальцем нос.
Просадив целковый и не накинув ни одного кольца, Пашка потерянно выбился из толпы на бульвар и пошел под липами, вдоль розовой от заката воды. Над прудом стоял еле заметный туман. Свежий холодок шел по рукам. Кинематограф 'Колизей' столбами огней отражался в нежной воде. Не одна пара стриженых девчонок с зелеными и синими гребешками в волосах, обнявшись, пробегала мимо Пашки, оборачиваясь на него с хохотом и притворно толкаясь, больно, мол, хорош мальчик! - однако Пашка шел, не обращая на них внимания, и задумчиво пел:
Цыганка гадала, цыганка гадала,
Цы-ы-ган-ка га-да-ла, за ручку бра-ла...
За ночь он влюбился окончательно и бесповоротно.
Целый месяц каждое воскресенье ходил Пашка в балаган кидать кольца. Половину получки извел таким образом на ветер. В отпуск не поехал, пропустил черед, стал совсем чумной. Девушка по-прежнему, опустив глаза, подавала ему кольца. Улыбалась иногда, про себя будто. А иногда, увидав Пашку врасплох в толпе, вдруг вся шла румянцем, таким темным, что казалось, плечи и те сквозь тонкий маркизет начинали просвечивать смуглыми персиками. Как ни старался Пашка, все никак не мог улучить минуточки поговорить с девушкой по душам: то народ мешает, то старик вредными глазами посматривает через очки, нос скрюченным пальцем чешет, словно грозит Пашке - не подходи, мол, не про тебя девка, проваливай. Один раз все-таки Пашке удалось кое-как поговорить. Народа было мало, а старичок как раз побежал с хворостиной за балаган гонять беспризорных.
- Наше вам, - сказал Пашка, и в сердце у него захолонуло. - Как вас звать?
- Людмилой, - быстро и жарко шепнула девушка. - Я вас хорошо знаю, вы тут свою фотографию на стойке как-то позабыли, а я спрятала, прямо влюбилась - до того хороша.
Девушка сунула пальцы за воротник и показала у ключицы углышек смятой карточки. Повела глазами и зарделась пунцовым цветом.
- А вас как звать?
- Пашкой. Не хотите ли сходить в театр 'Колизей' - интересная программа демонстрируется: 'Женщина с миллиардами', первая серия.
- Нельзя, папаша следит.
- А вы помимо.
- Боже сохрани. Уйдешь, домой обратно не пустят. А мамаша - того хуже, - мамаша на Сухаревом рынке на свое имя ларек держит. Страсть до чего строгие родители, до смешного ужасно. Мы на Сретенке живем, в Просвирином переулке, отсюда невдалеке. Дом номер два, во дворе, от ворот налево.
- Как же будет, Людмилочка?
- А так же и будет. Скорей кидайте кольца, папаша идет.
Едва Пашка начал кидать кольца, как явился папаша с хворостиной. На дочку зверем смотрит. Так ни с чем и ушел Пашка. А на следующее воскресенье явился - глядит, балаганчик заколочен. На вывеске значится: 'Американское практическое бросание колец 40 шту. 25 ко.'. Тут же по голубому полю выписан зеленый попугай с розовым хвостом - в клюве держит кольцо, а ветер несет с дерева мимо попугая желтые липовые листья, заметает ими со всех сторон балаган, цветники помяты, и вокруг ни души, - осень.
Тогда вспомнил Пашка слова гадалки: 'Поперек дороги тебе стоит пожилой мужчина... будет тебе от него большая неприятность... зеленый попугай тебе в жизни счастье принесет...' - и такая тоска и такая досада на дуру цыганку взяла, что невозможно описать. Пашка погрозил попугаю кулаком и пошел, обдуваемый со всех сторон сквозным ветром, через поредевший, пустынный бульвар куда глаза глядят. Вышел на Сретенку, попал в Просвирин переулок. День пасмурный, звонкий, осенний. Против хилой церковки - зеленое с белым действительно дом номер два. Пашка вошел во двор и своротил налево, а куда дальше идти - неизвестно. Тут заиграла посреди двора шарманка, на шарманке сидит зеленый попугай с розовым хвостом и смотрит на Пашку круглым нахальным глазом с замшевыми веками. Вскоре во втором этаже открылась форточка, из форточки высунулась нежная ручка и кинула во двор пятак, завернутый в бумажку. Сквозь двойную раму, над ватным валиком, посыпанным стриженым гарусом, среди кисейных занавесок и фикусов Пашка увидел Людмилу. Она радостно глядела на него, прижимаясь яркой щекой к стеклу, делала знаки пальчиками, разводила руками, качала головой, манила - и ничего нельзя было понять, чего она хочет. Пашка тоже стал объяснять руками - выходи, мол, плюнь на родителей, жить без тебя не могу! Но тут Людмилочку загородила толстая усатая женщина в турецкой шали, захлопнула форточку и погрозила Пашке пальцем.
Пашка поплелся домой, промучился две недели, мотался по ночам, как вор, в Просвирином переулке, пугая прохожих, извелся совсем, а на третью неделю, в воскресенье, вычистил брюки и пиджак спитым чаем, надел розовый галстук, наваксил штиблеты и пошел прямо к черту на рога - делать предложение руки и сердца. Дверь ему отомкнула сама Людмилочка, - увидела, ахнула, за сердце ручкой хватилась, но Пашка мимо нее прошел прямо в горницу, где родители после обедни пили чай с молоком, и сказал:
- Приятного аппетита. Извините, папаша, и вы, мамаша, извините, но только без Людмилочки мне не жизнь. Как увидел, так и пропал. Делайте что хотите, а я тут весь перед вами - квалифицированный слесарь во шестому разряду, плюс нагрузка, хлебного вина не потребляю, член партии с двадцать третьего года, алиментов никому не выплачиваю, так что и с этой стороны все чисто.
- Никакой я вам не папаша! - закричал старичок неправдоподобным голосом. - И моя супруга вам не мамаша! Забудьте это!
- И что это еще за мода под окнами во дворе шарманку слушать и врываться к посторонним людям в квартиры, - поддержала басом супруга. Оставьте это при себе. Скажите пожалуйста! И не таких женихов видали; подумаешь, шестой разряд! Да за Людмилочку в прошлом году один управдом с Мясницкой улицы сватался, и то отказала. Выйдите, гражданин, из квартиры. А девку на замок - тоже хороша. Нам никаких тут слесарей не надобно, особенно партийных.
- Я с одного практического бросания колец вырабатываю до тысячи рублей чистых в сезон, - запальчиво заметил папаша. - Да на четыреста рублей призов имею. Людмилочке нужен муж с капиталом для расширения дела. Одним словом, до свиданья.
