Когда ветер развевал его хламиду, обнажая грязное тело, становилось видно, что оно покрыто множеством ссадин. Кровь запеклась и местами присохла к одежде. Во время сражения его завалило мертвыми телами товарищей. Он сам был ранен и на какое-то время потерял сознание, а когда очнулся, то все уже закончилось. Он остался один посреди мертвецов. Вода, все еще льющаяся с небес, поднять их уже не могла, она только растворяла кучки пепла, и казалось, будто никакого сражения и не было, а инквизиторы погибли, переругавшись друг с другом. Из-за дождя у них помутился рассудок. Это очень сложная магия. Лишь однажды она удалась, когда к границам королевства три века назад подошла неисчислимая орда кочевников под предводительством хана Бренкая. Но его орда состояла из представителей множества покоренных народов, и заставить их обратить оружие друг против друга было все-таки полегче, чем ввергнуть в междоусобицу соплеменников.
Очнувшись, он не мог прийти в себя, осматривался, вглядывался в небеса, пытался вспомнить, что же здесь произошло. Ему удалось одно — обогнать мертвецов и добраться до города гораздо быстрее их, позаимствовав в одной из деревень лошадь.
Возле инквизитора собралась уже приличная толпа. Она колыхалась, как волны прибоя, потому что сзади накатывались все новые слушатели, которым не хватило места в первых рядах, но они очень хотели узнать то, что говорил инквизитор, и пытались пробиться к нему поближе. Из-за этого толпа будто цементировалась, становилась крепкой, как стена крепости, так что двум инквизиторам пришлось сильно потрудиться, чтобы сквозь нее пройти. Обычно, завидев их хламиды с надвинутыми на головы капюшонами, люди сами дорогу уступали, глаза свои опускали в землю, чтобы их не заметили. Но не в этот раз. Им бы подумать об этом, но пока они были слишком сосредоточены на своем безумном брате, которого слушали вот уже несколько минут. Он не замечал их, и если голос его и стал чуть тише, то только из-за того, что он уже устал, а не испугался.
— И сказал бог, что мир обратится в пыль, когда из могил поднимутся мертвые! Это произошло. Я и мои братья по вере видели их и пытались остановить. Мои братья все остались там, и я тоже думал, что останусь.
Инквизиторы подошли к нему, похлопали по плечу, приказывая замолчать.
— Пойдем с нами, брат наш, — тихо сказал один из них.
— Разойдитесь, — обратился к толпе другой.
Люди зашевелились, но мало кто из них ушел. Просто тяжело это было сделать, когда позади тебя десятки и сотни других. Не пройдешь же сквозь них.
Безумный инквизитор на миг замолчал, точно словами поперхнулся, но он и не думал выполнять приказы своих братьев по вере.
— Они должны знать. Вы не утаите это от них! — сказал он громко, чтобы его слышали не только инквизиторы, но и как можно больше людей, собравшихся на площади.
— Пойдем!..
Незачем им было что-то объяснять ему на виду у простых горожан. Это, как говорится, сор из избы выносить. Собрата надо было допросить с пристрастием, выяснить, что он видел, а после, если он не образумится, не станет прежним, а продолжит свои проповеди — то пусть он уж лучше к небесам побыстрее вознесется. Братья по вере окажут ему такую услугу.
— Эй, пошто человеку сказать слово не даете, — послышалось из толпы.
Это уже был опасный симптом. Прежде инквизиторам никто не перечил, любые их приказы выполнялись безоговорочно, будто это и вправду были веления небес.
Инквизиторы уставились на толпу, выискивая того, кто мог сказать эту дерзость.
— Дайте ему сказать, — теперь уже осмелев, кричали несколько глоток.
— Да, да… — эхом прокатывалось по всей толпе.
В глазах у инквизиторов появился не то чтобы страх, но… какая-то нерешительность, растерянность. Хорошо еще, что капюшоны скрывали их лица, а то толпа бы уж больше не раздумывала о том, что там будет впереди, и набросилась бы на них.
Нужно было быстро найти зачинщиков и забрать их, пока еще не поздно.
Глаза инквизиторов выловили в этой монолитной массе того, кто больше всего возмущался. Лицо и одежда человека были испачканы угольной пылью. Пот стекал по лицу струйками, смешиваясь с бурым налетом, изображая на лице какую-то боевую раскраску, которой часто украшали себя перед боем дикари, да и не только они. Даже регулярные королевские войска, по крайней мере, те солдаты, кому не хватило шлемов с забралами, грешили боевой раскраской, думая, что если они нарисуют у себя на щеках тигриные полоски, то и души их тоже станут тигриными и это поможет им выжить в бою или хотя бы испугает врагов. Но те тоже разрисовывали свои лица.
На горожанине был кожаный передник, надетый поверх пропотевшей суконной рубахи. Под ней бугрились огромные мышцы. Человек этот, похоже, прямо от горна отошел или, скорее, от наковальни, даже молот, которым он придавал нужную форму раскаленной заготовке, с собой прихватил.
— Ты тоже пойдешь с нами, — сказал инквизитор, ткнув в кузнеца крючковатым пальцем.
— А попробуй меня забрать!
Он сам лез в петлю. Ведь его запомнят, найдутся и те, кто наговорит на него с три короба, что он, мол, в мастерской своей поклонялся дьяволу, чтобы тот научил его с огнем обращаться, приносил ему жертвы. Если он не пойдет сейчас, то спустя непродолжительное время за ним явятся другие инквизиторы и все равно заберут, а пустись он в бега, бросив свою мастерскую, его опять- таки найдут, добьются, чтобы он признал свои прегрешения, и… сожгут.
— Образумься, сын мой, — сказал инквизитор. Он двинулся к кузнецу, приготавливая штырь для удара. Но здоровяк увидел это и, когда инквизитор хотел вогнать свое оружие в его тело, опередил его. Быстрым движением он занес свой тяжелый молот и опустил его на голову инквизитора. Вложил он в этот удар всю свою силу, будто бил по наковальне, куда подмастерье положил совсем не обработанную заготовку. Когда еще далеко до конца работы. В конце-то как раз по ней надо бить аккуратно.
Будь у инквизитора под капюшоном железный шлем — и тот не уберег бы его. Череп треснул, как упавший с дерева перезревший плод, а тело наверняка вошло бы в землю, точно гвоздь в доску, не стой инквизитор на мощеной площади. Ноги его подогнулись, казалось, они сломались… Во все стороны брызнули капли крови и куски мозга, испачкав тех, кто стоял поблизости. Тело осело в один миг, будто под накидкой вовсе ничего не было.
— Во как с ними надо! — сказал кузнец, озираясь и ища одобрения. Тыльной стороной ладони он размазывал чужую кровь по своему лицу. — Хватит над нами измываться! Надоело! — Глаза его горели безумием. С молота капала кровь.
— Так с ними надо! — подхватила толпа.
Второй инквизитор попытался было защититься, выставил перед собой посох, пару раз ткнул в кого-то, не разбирая. Но людская масса словно перелилась через упавших… Штырь застрял в чьем-то теле, и инквизитору теперь просто нечем стало защищаться. Толпа его разорвала на куски, растоптала, так что, соберись братья его хоронить, ничего бы не вышло. От него ничего не осталось.
Обезумевшей массе было этого уже недостаточно. Плотину прорвало. Страх, который так долго копился в людях, выплеснулся наружу, преобразился, им теперь нечего был терять, они еще не понимали этого, лишь где-то глубоко пульсировала мысль, что, если они остановятся, по домам разойдутся, будто ничего и не случилось, это их уже не спасет. Всех их найдут поодиночке и казнят, а пока они держатся вместе, всего этого удастся избежать.
Что бояться инквизиторов, когда нечто пострашнее надвигается?
