Козырь, полируя наманикюренный ноготь.
В этой нарочитой ленивости, очевидно, и заключался высший бандитский шик.
– Сегодня? – недоверчиво переспросил Грин. – Вы уверены?
Специалист невозмутимо пожал плечами:
– Козырь языком не чешет. Полмиллиона возьмем, вряд ли меньше.
– Где? Как?
Налетчик улыбнулся, и Грину вдруг стало понятно, что Жюли нашла в этом фатоватом парне: от широкой, белозубой улыбки смуглая физиономия Козыря приобрела выражение мальчишеской бесшабашности и удали.
– Про „где“ я потом скажу. Про „как“ тем более. Сначала надо съездить, принюхаться. У меня на Москве две богатые малявы присмотрены: казначейство военного округа и экспедиция заготовления государственных бумаг. Выбрать надо. И ту, и другую взять можно, если крови не бояться. Охрана большая, а так сложности никакой.
– А без крови нельзя? – спросила Жюли.
Она успела переодеться в алый шелковый халат и распустить волосы, но до ванной пока так и не добралась. Номер, заказанный Грином для Козыря, ее не устроил – чемоданы из саней отнесли в бельэтаж, в апартаменты „люкс“. Ее дело. Грин не понимал, что хорошего находят люди в роскоши, но относился к этой слабости без осуждения.
– Без крови только яблоки воруют, – небрежно обронил Козырь, поднимаясь. – Моя доля – треть. На дело вечером пойдем. Если в казначейство – в половине шестого. Если сегодня из экспедиции вывоз будет, то в пять.
Дайте своим знать, чтоб на квартире собрались. Револьверы, бомбы понадобятся. И сани. Легкие, американка. Полозья салом смазать. И конь, само собой, чтоб быстрый, как ласточка. Здесь будьте. Часа через три вернусь.
Когда Козырь ушел, а Жюли отправилась в ванную, Грин покрутил ручку настенного „эриксона“ и попросил гостиничную телефонистку дать абонента 38—34. После нескладной эвакуации с Остоженки он заставил-таки Иглу назвать свой номер – связь через „почтовый ящик“ для нынешних обстоятельств выходила слишком медленная.
Услышав в слуховой трубке женский голос, сказал:
– Это я.
– Здравствуйте, господин Сивере, – ответила Игла, назвав условленное имя.
– Отправка товара произойдет сегодня. Партия большая, понадобятся все ваши работники. Пусть немедленно отправляются в контору и ждут там. Пусть захватят инструменты, полный набор. И еще будут нужны сани. Быстрые и легкие.
– Я все поняла. Сейчас же распоряжусь. – Голос Иглы взволнованно дрогнул. – Господин Сивере, я вас очень прошу… Нельзя ли и мне принять участие? Я буду вам полезна.
Грин молчал, недовольно глядя в окно. Нужно было отказать так, чтобы не обидеть.
– Считаю лишним, – наконец сказал он. – Людей вполне достаточно, а вы принесете больше пользы, если…
Он не договорил, потому что в этот миг две обнаженные, горячие руки мягко обняли его сзади за шею. Одна, расстегнув пуговицу, скользнула под рубашку, другая погладила по щеке. Шею сзади щекотнуло теплое дыхание, а потом обожгло прикосновение нежных губ.
– Не слышу, – пропищал в ухо тонкий голос. – Господин Сивере, я вас перестала слышать!
Забравшаяся под рубашку рука стала вытворять такое, что у Грина перехватило дыхание.
– … Если будете на телефоне, – еле выдавил он.
– Но я же просила! Я же говорила, что обладаю всеми необходимыми навыками! – не унималась трубка.
А в другое ухо низкий, грудной голос напевал:
– Гриночка, милый, ну же…
– Вы… выполняйте что велено, – пробормотал Грин в трубку и дал отбой.
Обернулся. Увидел розовое, сияющее, горячее, отчего в прочной стальной оболочке образовалась трещинка. Трещинка быстро поползла, расширилась, и из нее хлынуло давно забытое и упрятанное, парализуя разум и волю.
Инструктаж начался в половине третьего.
На квартире у присяжного поверенного, который вел сейчас в Варшаве громкое дело о гусаре, застрелившем от несчастной любви ветреную актрису, собралась большая компания: одиннадцать мужчин и одна женщина. Говорил один, остальные слушали – так внимательно, что выступавшему позавидовал бы сам профессор Ключевский.
Слушатели, расставив стулья полукругом, сидели вдоль трех стен адвокатского кабинета, а на четвертой стене висел приколотый булавками лист плотной бумаги, по которому инструктор чертил углем квадраты, кружки и стрелки.
Грин уже был посвящен в план акции – Козырь рассказал по дороге из гостиницы, поэтому смотрел не столько на схему, сколько на слушателей. Диспозиция была толковая, простая, но сработает ли, целиком зависело от исполнителей, большинство из которых в эксах никогда не участвовали и свиста пуль не слышали.
Положиться можно было на Емелю, Рахмета и самого Козыря. Снегирь будет стараться, но зелен и пороха не нюхал. Что представляют собой шестеро парней из московского боевого отряда, и вовсе неизвестно.
Гвоздя, рабочего с Гужоновского завода, и Марата, студента-медика, Грин видел в чайной на Маросейке. Там они проявили себя только тем, что от усердия и недостатка опыта слишком пялились на Рахмета и этим себя выдали. Остальные четверо – Арсений, Бобер, Шварц и Нобель (последние двое, студенты-химики, взяли клички в честь изобретателей пороха и динамита) – выглядели совсем мальчиками. А иметь дело придется с бывалыми стражниками. Как бы они не перестреляли всю эту прогимназию.
В углу, старательно сдвинув брови, сидела Жюли, которой здесь делать было совершенно нечего. Глядя на нее, Грин почувствовал, что краснеет, а такого с ним не случалось уже лет десять. Усилием воли он загнал обжигающие воспоминания о сегодняшнем событии поглубже для последующего анализа. Самоуважению и прочности защитной оболочки нанесен значительный ущерб, но ее наверняка можно восстановить. Надо только придумать как. Не сейчас. Позже.
Он взглянул на Козыря – не виновато, а оценивающе. Как повел бы себя специалист, если бы узнал? Ясно, что акция была бы сорвана, так как с точки зрения уголовной морали Козырю нанесено смертельное оскорбление. Вот в чем главная опасность, сказал себе Грин, но, еще раз посмотрев на Жюли, вдруг усомнился: в этом ли? Главная опасность, конечно же, заключалась в ней.
Она легко сломала стальную волю и железную дисциплину. Она была самое жизнь, которая, как известно, сильнее любых правил и догм. Трава прорастает через асфальт, вода пробивает скалы, женщина размягчит самое твердое сердце. Особенно такая женщина.
Пускать Жюли в революцию было ошибкой. Радостные, розовые, сулящие счастливое забвенье подруги – не для крестоносцев революции. Им по пути с серо-стальными амазонками. Такими, как Игла.
Вот кто должен был бы сидеть здесь, а не Жюли, только отвлекающая мужчин от дела своим пестрым оперением. Но обиженная Игла привела людей на квартиру и ушла, не дождавшись Грина. Снова он виноват – плохо поговорил с ней по телефону.
– Ну, что лбы в гармошку собрали? – усмехнулся Козырь, вытирая запачканные руки о черные, дорогой английской шерсти брюки. – Не пузырься, революция. Налет – дело фартовое, он кислых не любит. Весело надо, на кураже. А кто свинцовую дулю скушает, стало быть, судьба такая. Молодому помирать слаще пряника. Это старому да хворому страшно, а нашему брату все равно что стакан спирта в морозный день укушать – обожжет, да отпустит. Вам, бакланам, и делать-то особо нечего, всё главное мы с Грином обштопаем. А потом так, – обратился он уже непосредственно к Грину. – Бросаем слам в саночки и гоним до постоялого двора „Индия“, где нас будет Жюльетта поджидать. Место базарное, торговое, мешками там никого не удивишь. Пока я лошадь гоню, надо поверх казенных сургучей обычную мешковину натянуть, и ни
