Игла сказала неожиданное. Такое, что Грин вздрогнул.
– Если будет ребенок… Каким он получится после этого?
Грин зажег спичку и бросил на пол. Веселый огонек синей змейкой побежал через гостиную.
Выла ночь. Тихо.
Все кроме Емели, шелестевшего страницами в кабинете, спали.
Грин сидел в спальне возле кровати, смотрел на Иглу. Она дышала ровно, глубоко, иногда улыбаясь чему-то во сне.
Уйти было нельзя – она крепко держала его за руку.
Он сидел так час и десять минут. Четыре тысячи двести семнадцать ударов сердца.
После того, что было, домой ее отпускать не следовало. Грин привел Иглу на конспиративную квартиру. Весь вечер она молчала, в разговорах не участвовала, только улыбалась мягкой, прежде не бывалой улыбкой. Раньше, до сегодняшнего дня, он вообще не видел, чтобы она улыбалась.
Потом стали укладываться. Парни расположились на полу в гостиной, спальню уступили женщине. Грин сказал, что будет заканчивать приготовление взрывчатой смеси.
Зашел к Игле. Она взяла его за руку. Долго лежала и смотрела. Молчали.
Когда заговорила, то коротко и опять про неожиданное.
– Мы с тобой, как две жирафы. – И тихонько рассмеялась.
– Почему жирафы? – сдвинул он брови, не понимая.
– В детстве видела картинку в книжке. Две жирафы. Нелепые, долговязые. Стоят, скрестив шеи, и такой вид, будто не знают, что им, нескладным, делать друг с другом дальше.
Игла закрыла глаза и уснула, а Грин думал о ее словах.
Когда ее пальцы, дрогнув, разжались, он осторожно поднялся и вышел из спальни. Нужно было и в самом деле закончить с гремучим студнем.
Выйдя в коридор, случайно глянул в сторону прихожей и замер.
Снова белый прямоугольник. Под прорезью на двери.
В письме было сказано:
Грин поймал себя на том, что улыбается. Еще удивительнее была мысль, пришедшая в голову.
Бог все-таки есть. Его зовут ТГ, он союзник революции, и у него пишущая машина „ремингтон №5“.
Кажется, это называлось „шутка“?
Что-то менялось в нем самом и в окружающем мире. Непонятно, к добру или к худу.
Глава тринадцатая,
в которой, как положено, происходит несчастье
Очнувшись, Эраст Петрович увидел белое пространство с ярким желтым шаром посередине и не сразу сообразил, что это потолок и стеклянный колпак электрической лампы. Немного повернул голову (причем обнаружилось, что голова находится на подушке, а сам Эраст Петрович лежит в кровати) и встретился взглядом с неким господином, который сидел рядом и смотрел на Фандорина с чрезвычайным вниманием. Человек этот показался статскому советнику смутно знакомым, но откуда – сразу вспомнить не получилось, тем более что внешность у сидящего была самая неинтересная: мелкие черты лица, ровный пробор, скромненький серый пиджак.
Надо спросить, где я нахожусь, почему лежу и который теперь час, подумал Эраст Петрович, но не успел. Господин в сером пиджаке встал и быстро вышел за дверь.
Пришлось находить ответы самостоятельно.
Начал с главного: почему в кровати?
Ранен? Болен?
Эраст Петрович пошевелил руками и ногами, прислушался к себе, но ничего тревожного не обнаружил, если не считать некоторой скованности в сочленениях, как если бы после тяжелой физической работы или контузии.
Тут же все вспомнилось: баня, прыжок с крыши, городовой.
Очевидно, произошло непроизвольное выключение сознания и погружение в глубокий сон, необходимый духу и телесной оболочке, чтобы оправиться от потрясения.
Вряд ли обморок мог продолжаться долее нескольких часов. Судя по лампе и задвинутым шторам, ночь еще не кончилась.
Оставалось определить, куда именно отнесли голого человека, лишившегося чувств посреди зимнего переулка.
Судя по виду комнаты, это была спальня, но не в частном доме, а в дорогой гостинице. На это умозаключение Фандорина навела монограмма, которой были украшены графин, стакан и пепельница, стоявшие на изящном прикроватном столике.
Эраст Петрович взял стакан, чтобы рассмотреть монограмму получше. Буква „Л“ под короной. Эмблема гостиницы „Лоскутная“.
Все стало окончательно ясно. Это номер Пожарского.
Заодно определилась и личность неприметного господина – один из „ангелов-хранителей“, давеча вышагивавших за Глебом Георгиевичем.
Вместо разрешенных вопросов возник новый: что с князем? Жив ли?
Ответ последовал незамедлительно – дверь распахнулась, и в спальню стремительно вошел сам вице-директор, не только живой, но и, кажется, совершенно целый.
– Ну наконец-то! – воскликнул он с искренней радостью. – Доктор уверил меня, что у вас все цело, что ваш обморок вызван нервным потрясением. Пообещал, что вы скоро очнетесь, но вы никак не желали приходить в себя, добудиться вас было невозможно. Я уж думал, что вы окончательно превратились в спящую красавицу и сорвете мне весь план. Больше суток почивать изволили! Вот уж не ожидал, что у вас такие тонкие нервы.
Выходило, что ночь-то уже следующая. После „Полета ястреба“ дух и телесная оболочка Эраста Петровича вытребовали себе отпуск на целые сутки.
– Есть вопросы, – беззвучно просипел статский советник, прочистил горло и повторил, хоть и хрипло, но уже разборчиво. – Есть вопросы. Перед тем, как нас п-прервали, вы сказали, что вышли на след Боевой Группы. Как вам это удалось? Это раз. Что вы предпринимали, пока я спал? Это два. О каком плане вы говорите? Это три. Как вам удалось спастись? Это четыре.
– Спасся я оригинальным образом, который не стал описывать в рапорте на высочайшее имя. Кстати, – многозначительно поднял палец Пожарский, – в нашем с вами статусе произошло существенное изменение. После вчерашнего покушения мы обязаны извещать о ходе расследования уже не министра, а непосредственно канцелярию его императорского величества. Ах, кому я это говорю! Вы, человек далекий – пока еще далекий – от петербургских эмпиреев, не в состоянии оценить смысл этого события.
– Верю вам на слово. Так что же за способ? Вы были раздеты и безоружны, как и я. Направо, куда вы побежали, находился парадный вход, но достичь его вы не успели бы – террористы понаделали бы в вашей спине д-дырок.
– Естественно. Поэтому я не побежал к парадному входу, – пожал плечами Глеб Георгиевич. – Разумеется, я нырнул в дамское отделение. Успел проскочить через раздевальню и мыльную, хоть и вызвал своим неприличным видом изрядный ажиотаж. Но одетым господам, которые поспешали за мной, повезло меньше. На них обрушился весь гнев прекрасной половины человечества. Полагаю, что моим преследователям довелось вкусить и кипятка, и ногтей, и тычков. Во всяком случае, по переулку за мной
