положил паспорт в карман и вышел из дома. Только теперь он почувствовал, как тяжесть, давившая его душу столько лет, словно гора свалилась с плеч. Наконец, исчез постоянный страх, что его в любой момент могут арестовать и осудить за нарушение паспортного режима. Но теперь появилась тоска по былому уединению. В последнее время, живя в своей пустыньке, брат уже приобрел было продолжительные состояния умного безмолвия. Эти состояния чистой молитвы оставались уже почти неизменными как при внешней, гласной молитве, так и при умственной, внутренней. В эти периоды молитва не прерывалась проникновением в сердце посторонних помыслов, даже самых тончайших. Но за время пребывания в городе, со всеми его волнениями, у него совсем остановилось умное делание по «рассуждению помыслов», прекратилась и непрестанная молитва, ради которой он, когда-то покинув город, ушел в далекую Амткельскую пустынь, где трудился над ее созиданием дни и ночи. Для возобновления утраченного нужно было искать уединения, а обрести его можно было только где-то далеко в горах. Но в какой стороне и в каком краю начать эти поиски?
В один из двунадесятых праздников, находясь на верхних хорах, брат увидел сверху бывшую приозерную пустынножительницу схимонахиню 3. После службы, отыскав ее среди прихожан, он вышел с ней в притвор. Там она рассказала брату о том, как полгода тому назад построила себе келейку на горном уступе и уединилась. Однажды утром, случайно взглянув вниз, она увидела, что недалеко от подножия скалы лежит человек. Осторожно спустившись в обход к тому месту, увидела, что незнакомец разбился, сорвавшись со скалы. Монахиня приехала в город, разыскала одну знакомую, и они утром, захватив с собой матрацовку, уехали к Ахалшенской развилке. С великим трудом женщины затолкали тело незнакомца в принесенную ими матрацовку и волоком подтащили к небольшому углублению возле подножия скалы. Затем уложили в него тело и завалили грудой камней.
После похорон женщина уехала восвояси, а схимонахиня 3. осталась в келейке. При наступлении ночи ее объял какой-то неизъяснимый панический страх: ей стало слышаться, будто кто-то всю ночь ходит по скальному уступу ее келейки. Едва дождавшись утра, она сложила свои вещи в рюкзак и ушла оттуда и уже более трех месяцев скитается в городе по чужим квартирам.
Услышав об удобном и уединенном месте, брат попросил показать, где находится келейка, и монахиня охотно согласилась провести его туда. Утром они встретились на автостанции и в ожидании автобуса сели на скамью. После нескольких минут молчания брат спросил, продолжается ли у нее в сердце самодействующая Иисусова молитва. Она ответила:
— Да, действует, так же как когда-то, возле Амткельского озера, и ночью, во время сна, и днем. Только нет теперь тех отрадных состояний духовной любви, какие чувствовала я, живя в своей убогой келейке на отроге хребта. С необыкновенной силой я осознавала себя тогда невестой Христовой, и слова, что упоминаются в тропаре:
Брат был крайне удивлен тем, что город не оказывал на ее духовное состояние своего разрушительного воздействия, в ее сердце продолжалось невозмутимое денно-нощное благодатное бодрствование. Брату захотелось понять причину, по которой Господь удостоил ее этого духовного состояния, почти граничащего с тем пределом, при котором духовный человек пребывает среди мира, как в пустыне. Полагая, что у подобной подвижницы, по примеру многих святых Отцов, должны быть высокоблагочестивые родители, брат попросил рассказать о них.
— Мама у меня — неверующая, а отца своего я вообще не знаю, потому что я у мамы незаконнорожденная.
Пораженный таким ответом, брат спросил:
— А как же ты тогда уверовала, как стала членом Церкви и, наконец, как сделалась схимонахиней? Кто сообщил тебе об Амткельской пустыни и как ты пришла туда? Расскажи-ка мне, матушка, ради славы Божией, всю свою жизнь. Мне это очень и очень интересно.
В это время подъехал автобус. Пассажиров в нем было мало, все они сидели впереди, поэтому пустынники свободно расположились на последнем сиденье. Как только автобус отошел от станции, схимница начала свой рассказ.
ГЛАВА 44
Давай зайдем в церковь • Дивное пение • Надмирность • Бегом к храму • Литургия • Несостоявшаяся исповедь • Крещение.
«После окончания средней школы я поступила на работу в торговую сеть, но меня вскоре откомандировали в город на курсы работников прилавка. Учились мы, начиная со второй половины дня и до позднего вечера. Однажды, после занятий, мы с подругой пошли на городской почтамт и возвращались в общежитие новой для меня дорогой. Идя незнакомыми улицами, мы оказались у ограды городского кафедрального собора. Подруга сказала мне:
— Давай зайдем в церковь и поставим по свечке перед иконой Николая Чудотворца, чтобы он помог нам успешно закончить наши курсы.
Для меня ее предложение было совершенной неожиданностью. Еще в школе нам было строго-настрого запрещено заходить в церковь, и я, из-за боязни, никогда не решалась пренебречь этим запретом. Я даже никогда не задумывалась — для какой цели построена церковь и что в ней совершается? И вдруг смелое предложение подруги будто сняло с меня ограничение школьного запрета, и я, ободрившись, пошла следом за ней.
Войдя в храм, мы обе купили по свечке. Подруга спросила у одной молящейся женщины — где находится икона Николая Чудотворца. Мы поставили пред иконой свои свечи и устремили взор вперед, туда, где в огоньках лампад и свечей, средь резьбы и позолоты уходящего ввысь иконостаса, мерцали золотыми нимбами незнакомые и в то же время какие-то родные лики святых.
В это время перед одной из икон появился священнослужитель, одетый в какую-то необыкновенно длинную одежду, и, подняв руку с кадилом, негромко возгласил:
А где-то в вышине церковный хор так тихо и так нежно запел не слыханное мною:
В тот вечер у меня почему-то было грустное настроение, и эта возвышенно-нежная мелодия, как бы сроднившись с моей душой, словно открыла в ней тайную дверь, о которой я и не знала. В моей душе возникло вдруг никогда не испытанное мною состояние неизъяснимого умиления, которое невозможно выразить никакими словами. На меня дохнуло какое-то сверхчувственное веяние чего-то иноприродного, чистейшего, духовного, неувядаемого в бесконечные веки и познаваемого только лишь невыразимым внутренним чувством. Как будто бы все стеснилось в груди. Подступившие слезы против моего желания затуманили взор. Я стремилась внутренним усилием сдержать их, но это оказалось невозможным. Незаметно для себя я глубоко забылась, погрузившись в какую-то, как мне представлялось, новую сферу иного бытия, которое словами не изъясняется.
Не помню, сколько времени длилось это умилительно-блаженное состояние. Опомнилась я только тогда, когда подруга толкнула меня в бок и сказала:
— Ну, пойдем!
Так не хотелось расставаться с этими новыми благодатными чувствами, в которые я погрузилась всем своим существом. С досадой я подумала: «Почему она без малейшего сожаления готова променять это необыкновенное состояние блаженного умиления, которое, может быть, никогда в жизни больше не повторится, на какую-то пустую болтовню? Неужели ей приятнее находиться в общежитии среди людей, увлеченных бесконечными пустыми разговорами?!»
Дорогой подруга мне что-то рассказывала, размахивая руками, но я, оставаясь погруженной в себя, не запомнила ни единого слова из ее рассказа. В общежитии, не раздеваясь, я сразу рухнула на свою кровать, словно после больших трудов, и весь вечер пребывала в полном бесчувствии ко всему происходящему, находясь под глубоким впечатлением от своего внутреннего переворота. На вопрос подруг о причине перемены настроения я ответила, что мне нездоровится.
