Не знаю, как на самом деле выглядят повешенные после двух дней, проведенных в теплой квартире. Может, я что-то и упустил. Но и без этого картина получилась такой, что мне захотелось выпить.
Я налил апельсинового сока и разбавил его водой. Сел в кресло у окна. Наверное, в его смерти был отчасти виноват и я. В этом городе у него никого, кроме меня не было. Вполне возможно, что он рассчитывал на мою помощь. Я же, как обычно, был слишком занят собой. Скорее всего, он, когда приходил сюда с просьбой спрятать рукопись, на что-то надеялся. Но сказать напрямую не решился… А может, он уже тогда принял решение. И я все равно ничего не смог бы изменить.
Впрочем, что толку об этом думать? Уже ничего не исправить. Как не исправить ни одной ошибки, которые я совершил за эти годы. Никогда не верил людям, которые утверждают, что не стали бы ничего менять в своей жизни, будь у них такая возможность. По-моему, это просто страх. У прошлого беспощадные глаза и жестокий оскал. Смотреть ему в лицо без содрогания может не каждый. Смотреть — не просто рассеянно скользнуть взглядом, обернувшись на ходу, а именно вглядеться, не упуская ни малейшей детали…
Он умел это делать. Теперь он мертв. И не сможет больше совершить ни единой ошибки. Не такая уж плохая награда за несколько минут мучений. Но слишком суровое наказание за годы, прожитые не так, как должно…
Я вышел на кухню и налил себе еще сока. По пути нажал на кнопку автоответчика.
«Привет! Извини, что не позвонила раньше — сумасшедший день. Поздравляю тебя! Не пей слишком много и перезвони, когда придешь домой. Рассчитываю провести выходные с тобой. Пока!»
«Привет, старик! Принимай поздравления! Шеф просил передать, что на работу можешь выйти в начале следующей недели. Так что отдохни и повеселись за всех нас! Да, чуть не забыл: если поблизости окажется слишком много симпатичных кошечек — дай знать! Пока!»
Попивая сок, я дослушал пленку до конца. Дежурные поздравления, напоминание о необходимости внести плату за квартиру и просьба зайти к следователю, который занимается смертью моего друга. Последнее сообщение мне понравилось меньше всего. Какое расследование? Зачем? При нем нашли записку… Всем с самого начала было понятно, что это самоубийство.
Я зажег свет в комнате. Стало не так мрачно. Включил тихую музыку и принялся выхаживать по комнате, время от времени прихлебывая сок. Гнетущее чувство, которое преследовало меня весь день, постепенно исчезало. Перезванивать я никому не стал. Девушка не обидится и скучать не будет. Найдет кого-нибудь на эти выходные. А мне лучше побыть одному. Друга теряешь не каждый день. К чувству потери трудно привыкнуть…
Я ходил по комнате взад-вперед и думал, чем бы мне заняться. Работать было уже поздно, а спать не хотелось. На самом деле, я прекрасно знал, что не выдержу и достану рукопись, которую он мне оставил. Но почему-то я пытался оттянуть этот момент. Так откладываешь поход к зубному врачу, радуясь любой причине, позволяющей отсрочить визит.
Я поменял полотенца в ванной, перемыл всю посуду, скопившуюся за несколько дней, вытер пыль в комнате, сменил постельное белье и полил единственный цветок. После этого неторопливо поужинал и снова вымыл посуду. Спать по-прежнему не хотелось. Я понял, что дольше тянуть бессмысленно.
С чашкой горячего кофе я прошел в комнату, достал спрятанную на верхней полке книжного шкафа рукопись, сел в кресло и положил ее перед собой на журнальный столик.
Я знал, что нарушаю волю друга. Но, с другой стороны, все изменилось. Он мертв, и эта рукопись — все, что осталось от него. Скорее всего, он не осудил бы меня. Медленно, очень аккуратно я развернул газету.
Это была обычная папка со стальными зажимами. Дешевая серая папка, внутри которой аккуратно подшиты стандартные листы бумаги. Ровные машинописные строчки. Это меня немного удивило. Сейчас мало кто печатает на машинке. Все предпочитают компьютеры. Машинки — это уже другая эпоха. Как ЛСД и рок-н-ролл. Занятие для любителей или для чокнутых.
Сам я свои статьи тоже печатаю на машинке. Потом приношу в редакцию и отдаю для перепечатки. Ничего не могу с этим поделать. Мне нужно слышать стрекот машинки и чувствовать живой лист бумаги. Электронный вариант книги для меня то же самое, что и электронный вариант пинбола или бильярда. Гамбургер, разогретый в микроволновке…
Взгляд снова упал на папку. Ни названия, ни фамилии автора. Просто текст…
Я сделал глоток кофе и открыл рукопись.
Гора была открыта тысячам ветров. Долгие века стояла она посреди бескрайней пустыни, равнодушно взирая на мир. Ее иззубренная вершина возвышалась над облаками. Ее корни уходили в глубь земли. Склоны ее были неприступны. Лишь орлы и снежные барсы могли достичь ее вершины.
Там, высоко над облаками, росло дерево, которое еще помнило смех юных богов. Могучий ствол никогда не сгибался под самыми яростными ветрами. Вечнозеленая крона могла укрыть в своей тени большой город.
Однажды на вершине горы появился человек. Он был изранен и изможден. Но в глазах его были такие решимость и воля, что затихали ветра, замирали камнепады и барсы уходили с его дороги.
Человек взошел на вершину и приблизился к дереву. В руке его была прочная веревка. Он начал карабкаться по шершавому стволу, словно хотел рукой коснуться неба. Долгим был его путь наверх. И за это время не шелохнулся ни один лист на ветвях дерева. Наконец человек добрался до самого высокого сука. Там он прочно привязал веревку и сделал на другом ее конце петлю. Потом посмотрел на заходящее солнце, на облака, проплывающие внизу, на бездонное небо над головой и надел петлю себе на шею…
Семь долгих лет провисел человек на дереве, помнящем смех юных богов. Семь лет глаза его не видели света. Семь лет петля стягивала его шею. Семь лет ветра раскачивали его обнаженное тело. Семь лет несли стражу около дерева горный орел и снежный барс.
И в день, когда закончилась седьмая зима, человек вдруг вздохнул и открыл глаза. Он смотрел прямо на восходящее солнце, как в глаза лучшему другу.
Огромный орел вынырнул из белоснежных облаков и мягко опустился на сук. Ударом клюва он перерубил веревку.
Снежный барс подставил свою спину, чтобы человек не разбился об острые камни.
Человек медленно поднялся и посмотрел вокруг. Он вдохнул полной грудью чистый горный воздух и сказал, обращаясь к солнцу:
— Семь лет длился мой путь к горе. Семь лет длилось восхождение к вершине. И семь лет петля сдавливала мою шею. Семижды по семь раз я умер и родился вновь. Настало время станцевать миру истину, которая открылась мне через боль, смерть и тьму. Ибо счастлив обладающий, но вдвойне счастлив дающий. И если кувшин полон, нужно опорожнить его, чтобы не дать вину скиснуть, а потом наполнить вновь. Я переполненный кувшин. Пришел час излить себя погибающим от жажды.
Так сказал человек. И хотя дрожал он холода, глаза его смеялись и любили все, что видели вокруг.
— Отныне я буду зваться Танцующим! — крикнул человек, подняв лицо к небу. — И горе тем, кто слишком серьезен, ленив или труслив для танца!
Снежный барс принес шкуру горного барана и положил ее у ног Танцующего, чтобы тот мог прикрыть свою наготу. Орел принес ягненка, чтобы Танцующий утолил голод.
— Разделите со мной мясо этого ягненка, — сказал человек орлу и барсу. — Вы единственные мои друзья. А лучшая приправа к пище — беседа с другом…
Танцующий помолчал, глядя вниз, туда, где за облаками скрывался мир людей, и глаза его сурово блеснули.
— Не знаю, появятся ли у меня друзья среди людей. Но врагов будет достаточно. Ведь я иду вниз, чтобы разбивать иллюзии. А это самое дорогое, что есть у человека. Как они простят мне это?!
Танцующий встал и надел на себя шкуру и взял в руки посох, подаренный деревом.
— Я ухожу, — сказал он громко, обращаясь к горе, дереву, орлу и барсу. — Я ухожу, но когда-нибудь обязательно вернусь сюда. Даже Танцующему нужно знать, что есть куда вернуться.
