увесистых пощечин, когда слышал: 'Долой монаха! Неужели этот поп оспаривает у нас место? Проваливай, лысый черт!'.
И он был таким упорным и навязчивым, что в большинстве случаев победа оставалась за ним и он незаметно проскальзывал в дом.
А на рассвете, вернувшись в свою келью, он падал ниц перед богоматерью, единственно во славу которой он и пускался на все эти приключения и принимал на себя хулу света, и если ему удавалось спасти заблудшую овечку и поместить ее в какую-нибудь святую обитель, он испытывал перед лицом царицы небесной большее блаженство, чем если бы обратил в христианскую веру тысячу язычников. Ибо он находил особую прелесть мученичества в том, чтобы казаться всему свету грязным развратником, в то время как пречистая дева, конечно, знала, что он никогда еще не прикасался к женщине и невидимо для других носил венчик из белых роз на своей терпевшей столько поношений голове.
Однажды он услыхал об одной особенно опасной женщине, которая вследствие своей необычайной красоты натворила много зла и была даже причиной кровопролития, так как некий знатный и жестокий воин осаждал ее двери и укладывал на месте всякого, кто затевал с ним ссору. Виталий тотчас же вознамерился вступить в борьбу с этим исчадием ада и победить его. Он не стал вносить имя грешницы в свой список, а отправился прямо к ее дому и в самом деле столкнулся у двери с одетым в пурпур воином, который надменно прогуливался, держа в руке копье.
- Проваливай, монашек! - насмешливо крикнул он благочестивому Виталию. - Как ты смеешь копошиться тут, возле моего львиного логова? Небо для тебя, а мир для нас!
- Небо и земля, - воскликнул Виталий, - купно со всем, что в них есть, принадлежат господу и его веселым слугам. Убирайся прочь, разряженный болван, и пусти меня, куда мне нравится идти!
Воин в гневе взмахнул древком своего копья, чтобы ударить им монаха по голове, но тот выхватил из-под рясы сук мирного оливкового дерева, отбил удар и угодил буяну в лоб с такой силой, что тот почти потерял сознание; после этого воинственный монах хватил его еще несколько раз по носу, пока солдат, совершенно оглушенный, не обратился с проклятиями в бегство.
Таким образом, Виталий победоносно проник в дом, где на верху узкой лестницы стояла женщина с лампой в руке, прислушиваясь к шуму и крикам. У нее была необыкновенно высокая и статная фигура, крупные, красивые, но своенравные черты лица, вокруг которого ниспадали, подобно львиной гриве, волны пышных рыжеватых волос.
С презрением взглянула она вниз на приближающегося Виталия и сказала:
- Куда ты?
- К тебе, голубка, - ответил он, - разве ты никогда не слыхала о нежном монахе Виталии, о веселом Виталии?
Но она грубо возразила, загораживая лестницу своей мощной фигурой:
- А деньги у тебя есть, монах?
Он ответил озадаченно:
- Монахи никогда не носят при себе денег.
- Тогда катись своей дорожкой, - воскликнула она, - иначе я велю выгнать тебя из дома горящими головнями!
Виталий, совершенно растерянный, почесал за ухом, так как о такой возможности он не подумал; создания, которых он до сих пор обращал на путь истинный, разумеется, потом уже не думали о греховном вознаграждении, а необращенные довольствовались наглыми словами по его адресу в наказание за потерянное из-за него драгоценное время. Здесь же он вообще не мог попасть внутрь, чтобы приступить к своему благочестивому делу, и все же его тянуло превыше всякой меры укротить именно эту рыжую дьяволицу; ибо статные, красивые человеческие создания всегда соблазняют чувства, заставляя приписывать им большую человеческую ценность, нежели они имеют в действительности. Он стал смущенно шарить в своем одеянии и наткнулся при этом на тот самый серебряный футляр, украшенный довольно ценным аметистом.
- У меня ничего другого нет, - сказал он, - впусти меня за это!
Она взяла футляр, внимательно осмотрела его и затем пригласила монаха войти. Войдя в ее спальню, он даже не оглянулся на нее, а опустился по своему обыкновению на колени в углу и начал громко молиться.
Гетера, думая, что он, по обычаю духовного лица, и мирские свои дела собирается начать с молитвы, разразилась неудержимым хохотом и уселась на свое ложе, чтобы наблюдать за ним, потому что его жесты весьма забавляли ее. Но так как этому занятию, казалось, не предвиделось конца и оно уже начало надоедать ей, она бесстыдно обнажила плечи, подошла к нему, обвила его своими белыми сильными руками и так крепко прижала бритую голову добряка Виталия к своей груди, что он едва не задохнулся и начал кряхтеть, как будто сидел в чистилище. Но очень скоро он стал брыкаться, как молодой конь в кузнице, пока не освободился от адских объятий. Тогда он взял длинную веревку, которой был опоясан, и схватил женщину, чтобы скрутить ей руки за спиной и тем избавиться от ее домогательств. Однако ему пришлось довольно долго бороться с ней, пока удалось ее скрутить; он связал ей также ноги и одним резким движением швырнул ее, как мешок, на кровать. После этого он вернулся в свой угол и продолжал молитву, как если бы ничего не случилось.
Связанная львица сначала каталась в гневе и беспокойстве взад и вперед и, пытаясь освободиться, извергала тысячи проклятий; затем она понемногу стала затихать, в то время как монах, не переставая молиться, проповедовал и заклинал; и наконец под утро явственно послышались ее вздохи, за которыми вскоре последовали покаянные, казалось, рыдания. Короче, когда взошло солнце, она лежала у его ног кающейся Магдалиной, освобожденная от своих уз, и обливала слезами край его одежды. Радостно и гордо Виталий погладил ее по голове и обещал с наступлением ночи вернуться, чтобы сообщить ей, в каком монастыре он приискал ей келью для покаяния. Затем он покинул ее, не забыв, однако, строго внушить ей, чтобы она тем временем не проронила ни словечка о своем обращении и, главное, чтобы говорила всякому, кто станет ее о том спрашивать, что он изрядно повеселился у нее.
Но как он испугался, когда, явившись в назначенный час, он нашел дверь наглухо запертой, между тем как женщина, нарядная и в новых украшениях, выглядывала из окна.
- Что тебе надо, поп? - крикнула она ему сверху, а он изумленно ответил вполголоса:
- Что это значит, моя овечка? Скинь с себя эту греховную мишуру и впусти меня, чтобы я подготовил тебя к покаянию.
- Ты хочешь войти ко мне, скверный монах? - сказала она с улыбкой, как будто не поняв его. - А есть ли у тебя при себе деньги или ценные вещи?
Виталий уставился на нее разинув рот; затем стал отчаянно трясти дверь, но она оставалась запертой, а женщина в окне тоже исчезла.
Хохот и проклятия прохожих прогнали наконец, казалось бы, распутного и бесстыдного монаха от этого дома с дурной славой, но все его помыслы и устремления были направлены на то, чтобы вновь проникнуть в тот же дом и любым способом одолеть лукавого, сидевшего в этой женщине. Поглощенный этой мыслью, он направил шаги свои к церкви, где вместо молитвы принялся обдумывать пути и средства, с помощью которых он мог бы получить доступ к этому погибшему созданию. В это время взгляд его упал на ларец, и котором хранились дары милосердия, и как только стемнело и опустела церковь, он сильным ударом кулака взломал ларец, высыпал его содержимое, состоявшее из кучи мелких серебряных монет, в подол своей рясы и поспешил проворнее влюбленного к жилищу грешницы.
Как раз в это мгновение какой-то разряженный щеголь хотел проскользнуть в открывшуюся дверь; Виталий схватил его сзади за надушенные кудри, вышвырнул на улицу и, ворвавшись внутрь, захлопнул дверь у него перед носом. Таким образом, через несколько секунд он опять стоял перед этой бессовестной тварью, которая сверкающими глазами взглянула на него, когда он появился перед ней вместо ожидаемого щеголя. Виталий же быстро высыпал украденные деньги на стол и сказал:
- Достаточно за эту ночь?
Молча, она тщательно пересчитала деньги, затем сказала: 'Достаточно!' и спрятала их.
И вот они стояли друг перед другом. Она, подавив смех, смотрела на него, как ни в чем не бывало, а монах смерил ее неуверенным и сокрушенным взглядом, не зная, с чего начать и как потребовать от нее ответа. Когда же она вдруг стала принимать соблазнительные позы и хотела коснуться рукой его темной
