– - А знаешь ли ты, как ловят муравьев? -- сказал боярин.
– - А как?
– - Сперва вымажут горшок медом, а когда в него муравьи наберутся, то нальют кипятком -- и поминай как звали!
– - Понимаю! -- отвечал цыган лукаво, посмотрев на боярина.-- Потише! -- сказал цыган.-- Вот в этой палатке светит огонек. Остановимся за углом и послушаем, что здесь говорят. Слышу голос знаменитого польского пана, князя Константина Вишневецкого.
Великолепная турецкая палатка, добытая отцом князя в стане верховного визиря, была приподнята с одной стороны. Вдоль одной стены уставлено было трофеями богатое оружие: латы, шлемы, кольчуги, сабли, пистолеты, ружья, оправленные в золото и серебро; пониже находились конские сбруи с драгоценными камнями. Походные табуреты и постель покрыты были медвежьими и барсовыми кожами; пол устлан богатыми коврами. На столе стояло несколько больших серебряных стоп с дорогими винами и медами. Вокруг сидели Станислав Мнишех, Фредро, Дворжицкий, Неборский и сам князь Вишневецкий -- отважные воины, увлеченные славолюбием под знамена Лжедимитрия.
– - Наконец решены все сомнения насчет нашего друга Димитрия,-- сказал князь Вишневецкий.-- Похитители престола в могиле; он признан царем на Москве, и завтра наш подвиг кончен. Но признаюсь вам, господа, что я предвижу много неприятностей, много горьких часов! Во-первых, тревожит меня внутреннее состояние России и насильственная смерть семейства Годуновых, возбудившая ненависть к царю во всех добрых людях, а во-вторых, беспокойный дух нашего воинства: оно смотрит на Москву не как на столицу царя-союзника, но как на свою добычу.
– - Ты совершенно прав,-- отвечал Фредро,-- как удержать в порядке эту сволочь, которую мы навербовали на всех перекрестках звоном золота и кубков и надеждами на московские богатства? Если бы их держать в стане, то еще можно было бы как-нибудь сладить с ними; но Димитрий велел расположить войско на квартирах в Москве -- ну, как тут справиться? Вот увидите, что не обойдется без шуму и беспорядков, а это может повлечь за собою дурные следствия и запятнать честь воинства польского.
– - Не так горячо, любезный друг! -- сказал Станислав Мнишех.-- Неужели буйство нескольких десятков головорезов может навлечь бесславие польскому имени? Все знают, что войско наше собрано наскоро, без разборчивости; а где нет злых или распутных людей?
– - Так зачем же мы приняли начальство над распутными, скажут строгие судьи,-- примолвил Неборский.
– - Совершенная правда,-- сказал князь Вишневецкий.
– - Знаете ли что, господа?-- сказал Дворжицкий,-- мне кажется, что русские бояре не весьма искренно радуются нашему торжеству и неохотно верят подлинности Димитрия.
– - Справедливо,-- отвечал князь Вишневецкий.-- В самых их ласкательствах видно что-то двусмысленное, и покорность кажется жертвою, а не произволом. Впрочем, и сам Димитрий много виноват. Кажется, счастье упоило его. С некоторого времени он сделался другим человеком. Из осторожного и гордого вдруг сделался легковерным и обходительным, из воздержанного сластолюбивым. Радость, что достигнул желаемого, переродила его. Он уже полюбил лесть и стал окружать себя льстецами. Думая, что все уже кончено, он беспрестанно мечтает о нововведениях, а это здесь вовсе не нравится. Воля ваша, господа, а я опасаюсь за нашего Димитрия.
– - Особенно, когда он станет слушаться иезуитов,-- примолвил Дворжицкий.
– - Если бы слово не связывало меня с тобою, князь, я завтра же отправился бы в Польшу,-- сказал Фредро.
– - И я также,-- примолвил Дворжицкий.
– - Стыдитесь, господа, и думать об этом,-- возразил князь Вишневецкий.-- Нам надобно довершить начатое, утвердить Димитрия на престоле, венчать его на царство, женить на панне Марине, заставить его исполнить все, что он обещал Польше, и тогда уже помышлять о возврате. Пусть чернь наша думает о корысти.. Высшие виды, благо миллионов людей вооружили нас, и мы должны пред целым светом, пред Римом и отечеством оправдать наше ополчение на Россию.
– - Справедливо! -- воскликнул Станислав Мнишех.-- Но пусть пройдет первый восторг царя, и я уверен, что, когда прибудут сюда мой отец и сестра, все примет другой вид, и Димитрий будет снова таким, как мы его познали в Польше.
– - Сон бежит от меня в эту решительную ночь,-- сказал Фредро.-- Пойдем прогуляться по стану.
Поляки встали, чтобы выйти из палатки, и русский боярин с Ганкою поспешили скрыться за углом и после того пошли своим путем.
– - Вот люди порядочные,-- сказал боярин,-- умные и благородные, но они замышляют также что-то недоброе на Москву… Ганко! ты знаешь теперь, как ловят муравьев?
– - И ввек не забуду!
– - Куда же теперь идти? -- спросил боярин.-- Вот конец польского стана.
– - Не пойдем ли к русским? -- спросил Ганко.
– - Нет! К русским мне заходить незачем,-- отвечал боярин.-- Я знаю своих: пока они уверены, что Димитрий истинный царевич, то готовы положить головы за кровь царскую. Это чувство срослось у нас с душою. Итак, пойдем к немцам.
– ----
Боярин и Ганко беспрепятственно вошли в стан малочисленной, но храброй дружины немецкой, служившей верно царю Борису и сыну его и перешедшей в службу Лжедимитрия по смерти несчастного Феодора, когда Москва и Россия признали прошлеца своим государем. Немецкая дружина пристала к войску нового царя под Москвою, когда Россия не имела уже другого правителя.
Под холстинным навесом между повозками сидели все офицеры. Подмостки из досок заменили столы и стулья. Тяжелые стопы часто переходили из рук в руки.
– - Не могу больше пить,-- сказал Маржерет.-- Вы, господа, как бочки Данаид: вас никогда не наполнишь вином и медом.
– - Любезный друг! -- сказал Фирстенберг,-- мы живем среди измен, обманов, злоумышлении и всяких козней. Надобно искать правды! Пей, Маржерет! ты знаешь: in vino veritas.-- Фирстенберг при сих словах так сильно стукнул по столу опорожненною им стопой, что доски едва не развалились.
– - За латынь латынью,-- сказал, улыбаясь, Маржерет:
Si latet in vino verum, ut proverbia dicunt,
Invenit verum Teuto, vel inveniet
(т. е. если справедливо, что истина в вине, как говорит пословица, то немцы, верно, нашли ее или вскоре найдут).
– - Браво, Маржерет, браво, ты еще и поэт! -- воскликнул Кнутсен.-- Но если бы мы нашли двадцать раз истину, то она здесь померкнет. Черт их всех побери! Не знаешь, куда обратиться. Вчера все изгибались перед Годуновыми и проклинали Димитрия как самозванца; сегодня клянут память Годуновых и величают Димитрия царем, избавителем, благодетелем! Сам не знаешь, чему верить!
– - Верить тому, что кажется вероятным и чему все верят,-- сказал Маржерет.-- Согласитесь, господа, трудно подумать, чтоб беглый чернец был так образован, ловок в обхождении, искусен в воинском деле. Он совершенно очаровал меня, этот Димитрий. Какие приемы, какая вежливость! Жаль одного: он целым веком родился ранее для России. Его здесь не постигнут, и все его поступки станут перетолковывать в дурную сторону. Я это испытал на себе. Лишь только кто немного отступит от московских обычаев, то и беда: тотчас прозовут нехристем, бусурманом, богоотступником.
– - Приметил ли ты, Маржерет,-- сказал Шварцгоф,-- как косо посматривали русские, когда Димитрий похвалил меня, поцеловал и положил руку на грудь мою, узнав, что я держал знамя в Добрынской битве? Помните ли, с каким чувством он сказал нам: 'Будьте для меня то же, что были для Годунова: я верю вам более, нежели своим русским!'
– - Признаюсь, что этот поступок Димитрия показался мне легкомысленным,-- сказал Маржерет.
– - Это еще половина беды, что русские смотрели на нас косо,-- примолвил Фирстенберг,-- но они на
