словно и не поднимала никогда. Не сходи с ума, Мэтт. С такого расстояния ничего тебе не могло быть видно. В чем же ты пытаешься себя убедить? Мало тебе одного дня? Хуже этого дня не было на людской памяти, какой ни возьми, хоть самый несчастливый день со времени твоего рождения. То все были детские неприятности, Мэтт. А это уже не детские. Испорчена школьная характеристика. Погублено блестящее будущее. Люди переходят на другую сторону улицы. Тебя исключают из школы. Стыд. Позор. Мэтт ославлен на весь свет. Женщины, приятель, хуже заразы, они нас губят. Повторяется история с Джексоном. Точка в точку. Старик Мак-Нэлли с печальным выражением лица. Носок его ботинка ударяет в пол. Вопросы, а что на них ответить? Быть может, даже вмешательство полиции. Ты попался, приятель, имей в виду. Что она на тебя ни скажет, всему поверят. С таким-то лицом, как у нее, с этими большими карими глазами — да тебя и слушать никто не станет. Может, и Джексон тоже оказался жертвой наговора? Если ты выберешься из этой истории живым, приятель, можешь устраиваться на работу отгадчиком — будешь предсказывать победителей на скачках. При таком везении невозможно промахнуться.
Ну, чего она?
Джо там внизу плачет. Моя Джо.
19
На земле под акациями опавшие перистые листья в грудах быстро буреют.
Она следила за тем, как он спускался.
Мэтт шел как ни в чем не бывало, у него был вполне любезный вид. У него был такой потрясающий вид — хоть положи в банку и законсервируй.
Благодарю тебя, господи, что ты вернул его сюда своими неисповедимыми путями. Не пришлось ломать ему ногу. Не пришлось разбивать ему голову. Так что теперь мне снова надо позаботиться о собственном достоинстве. Вот тоска! А кто же будет виноват, если я из-за него упаду в обморок? Ну? Кто будет нести ответственность за то, что мое здоровье не выдержит и надорвется? Я же сама, надо полагать, — так уж заведено спокон веку. Довольно подло получается, если подумать. Претензии на проданный товар изготовителем не принимаются, и обмен не производится. Мэтт сходит вниз ко мне. И явно не за том, чтобы рассказывать мне сказки. Не такой у него вид. И не для того, чтобы рычать на меня за все глупости, что я говорю. Он уже нарычался. И не чтобы побить меня — потому что он не такой. Это я точно знаю. Он уверен, что я никому не скажу, что не обмолвлюсь ни словом, ни словечком, что я просто дразнила его. В этом он больше не сомневается.
Мэтт старается держаться как ни в чем не бывало, старается быть любезным. Он сваливает свои пожитки на груду буреющих перистых листьев. Здесь такой хороший шалаш получился. У корней рассыпаны золотые крохи. Уютно. Тепло. Нижние ветки срезаны. Кто-то когда-то убрал их отсюда, чтобы не мешали. Кому? Мэтту и Джо? Все может быть. Сквозь лиственный шатер пробиваются лучи солнца.
Абби по-прежнему сидит на камне.
— Есть не хочешь? — спрашивает Мэтт. Слова получаются какие-то скомканные. — Сейчас как раз в школе завтрак.
— Завтрак?
— Ну да. Двадцать минут первого. Время второго завтрака. — Мэтт открывает свою коробку, руки у него слегка дрожат, дыхание прерывается. Когда же наконец он сможет говорить нормально? — Я лично сажусь есть.
Он вынимает бутерброд, свеклу и пучок зеленого салата — насколько можно разглядеть.
— Я лично сажусь есть… вот здесь, в тенечке…
Абби по-прежнему сидит на камне, и у нее — не от холода — стучат зубы.
Мэтт все больше задыхается, слова у него во рту совсем не проворачиваются.
— Говорят, что долго сидеть на солнце нехорошо. Говорят, загорать на самом деле вредно. Ты знаешь?
Абби, дрожащая, под лучами солнца на своем камне. У нее загорают разве что макушка да коленки.
— Ага, — отвечает она. — Перегреваться на солнце опасно, я слышала. — Абби встает, озирается, словно ищет в воздухе над собой мистические знаки. Проводит тыльной стороной руки по лбу. — Сильно печет. Время завтрака, ты сказал?
— Двадцать минут первого.
Абби тщательно, медленно собирает свои пожитки. Она чувствует странную слабость, особенно в коленках.
— Ты сказал, ты садишься есть… там в тени?
Мэтт кивнул.
— Пожалуй, лучше будет уйти с солнца, — рассудила она.
Мэтт опять кивнул.
Абби приближается бочком, не глядя. Зубы у нее стучат, сердце бухает. Она садится в трех шагах от него и разворачивает свой завтрак. Бутерброды с сыром и сельдереем, кажется, да еще крутое яйцо в скорлупе! Прекрасно. Можно на этом сосредоточиться и медленно, медленно разбирать.
Мэтт слизывает с пальцев свекольные пятна. Господи, вот мука-то!
Пришла и села, будто так и надо. Будто не понадобилось выворачивать ей руки. Умолять, заклинать. Как вы этого добились, мистер? Все опять перевернулось — было безнадежное положение, и вот стало исправляться, пошло на лад! Барьер перепрыгнут, хотя каким приемом, в какой момент, непонятно. Будь рад удаче, приятель, и не расслабляйся.
А она сидит, ковыряется со своим яйцом. Это совсем не то, что тогда в поезде. И не то, что бегать за ней. И вообще все совсем не так. Ее окружает словно бы сияние, кажется, погаснет свет, и она будет светиться. Кажется, от нее исходит радиация. Электрические волны. У Мэтта внутри будто все детали сошли с осей. Надо же, как она долго не может обколупать скорлупу с яйца.
— Ты что, не хочешь, что ли, яйца? — задушенным голосом спросил он.
По ее глубокому вздоху Мэтт понял, что все обстоит именно так, как он и надеялся, но слова ее прозвучали совершенно неразборчиво — при всем его внимании.
Мэтт закрывает глаза, с головы до ног его бьет прежняя мелкая дрожь. Давай залп, Мэтт, выпаливай.
— Я тоже совсем не голоден. Нет охоты завтракать. Неужели это его голос?
И вот ждешь, что небо упадет на землю. Что Вселенная остановится. Что зашуршат листья (эти опавшие перья), потому что Джо спохватилась и перебирается на другое место. Но Джо сидит, где сидела, и, когда он посмотрел ой в лицо, уголки ее рта нервно дергались.
На одно какое-то мгновение она тоже посмотрела ему в лицо. Куда это мы пришли? Где находимся?
Позади нее захлопываются двери.
Одна за другой — длинный ряд захлопывающихся дверей.
Мак-Нэлли-ленд ст
20
Можно сказать, что все слова мира заключены в пожатии руки. Неужели эта рука создана из одной только плоти?
Эта удивительная рука.
Ее цепкие пальцы, ее тепло, и ласка, и то, что она говорит. Всех слов недостаточно, чтобы передать
