статуи, на головы нам будут садиться голуби, а раз в году, в годовщину сегодняшнего дня, уборщики с ведрами и щетками будут смывать с нас натеки помета. Честное слово, не смешно. Я должна бежать, вот что, не то опоздаю настолько, что в жизни не оправдаюсь.
АБИГЕЙЛ ЦУГ, ГДЕ ТЫ БЫЛА?
На лице ее такое выражение, какое оценить могут только девочки. Что же мне, войти, едва волоча ноги и держась за стенку? Или разбить голову о фонарь, чтобы подумали, будто я свалилась с электрички? Так или иначе, но я ухожу. Прямо вот сейчас. Решительно и бесповоротно, зову тебя в последний, заключительный, конечный раз. Это мое окончательное предложение, и повторять его я не буду. Ровно на счет «три» я встаю и ухожу. И никогда не вернусь. Раз. Два. Два с половиной. Два и три четверти. Два и семь восьмых. Ну давай же, Большой Мэтт, жалко тебе, что ли?..
Солнечная Джо.
Горячий свет. Земля обетованная за морем вздохов.
8
Восточный Теддингтон, Главная улица. Примерно девять утра. Сейчас решается что-то очень важное. Но ведь это и всегда так? Все должно произойти с минуты на минуту. Хотя, может быть, не для Мэтта. Но произойти должно сейчас, это уж точно.
Джентльмены в белых пыльниках, темных очках и с пышными усами — похоже, что накладными — измеряют рулеткой ширину проезжей части, длину участков вдоль тротуара, где стоянка машин запрещена, отмечают количество проезжающего транспорта. Университетские студенты собирают материалы для курсовых работ? Или грабители банков рассчитывают предстоящий налет, который должен состояться в среду на будущей неделе после девяти часов утра, если сохранится жаркая погода? Выбирай на вкус.
Дж. К. Баньян, зубной врач-хирург. Сидит у зашторенного окна и обламывает кончики игл на шприцах, чтобы уколы были больнее. И смеется, как бес, будто давится. Уж в чем в чем, а в этом можете быть уверены: Баньян ненавидит детей. Спросите любого, кому он выворотил челюсть.
Фургон пекаря. Нарезанные ломти хлеба для бутербродов, фасованные, в обертке, а между колесами под выхлопной трубой собираются голуби: у них назначена тренировка по подбиранию крошек. До чего обнаглели. Играют со смертью.
А вон тот тяжелый грузовик, нарочно, что ли, его так разогнали на подъеме? Чтобы сорвался с обрыва и полетел в пропасть? Правильно, туда ему и дорога.
А дальше по улице — урок английского, председательствующий — Герберт Мак-Нэлли, тридцать первый кабинет. Сейчас невидим, однако реально существует.
А ГДЕ ЖЕ БАРРЕЛЛ?
Боюсь, сэр, вам оттуда не слышно. Из того пункта на поверхности земли, где вы находитесь. Он помечен крестом на карте — тем самым крестом, сэр, что вы каждый день таскаете на спине. Баррелл на мели, застрял в четверти мили от вас, ему не хватило образования. Ему не хватает инициативы, предприимчивости. Придется вам в следующий раз, когда вы будете рассказывать (мечтательно) про своих знакомых девчонок, осветить вопрос подробнее. А то интересно-то интересно, только недостаточно поучительно. Мне нужны прецеденты, сэр, вот почему я вовсе не приветствую ваши тактические умолчания. Как вам удалось преодолеть изначальную, главную пропасть в пятнадцать лет, в каковом возрасте вы, вне всякого сомнения, тоже некогда были? Просто-напросто перешли через улицу и сказали: «Здравствуй, красотка. Я — Герберт. Считай меня частью своей жизни»? Или сидели, как Мэтт? Слова не могли вымолвить. В неоспоримой недвижности. (Вот это словосочетание! Невозможные обороты так и лезут в словарные трещины.) Вы тоже пустили корни, сэр? Как дерево, держащееся за землю.
Эй, Джо, приди посидеть под моими ветвями.
Можно так обратиться?
Под моими могучими ветвями. Раскидистыми. Где звон кузнечный, тук, тук, тук. Я — большой каштан.
Честное слово, сэр, должен быть специальный предмет. Как это никто раньше не догадался? Ребятоведение. Чтобы учить мальчиков и девочек, то есть нас, как правильно общаться друг с другом, как понимать, что думает другой. Тогда бы из нашей жизни ушли муки. И остались бы только радости — знай подбирай. Или без муки не бывает радости? Чего тут спрашивать. Так и вижу, как вы снова принимаетесь за свое: «В том-то и дело, брат, что мука и радость — одно». Это мы от вас уже слышали. Дурацкая взрослая привычка из простых вещей делать жуть какие великие истины. Любите вы сесть на край учительского стола, покачать ногой, посмотреть поверх очков, спущенных на кончик носа, поскрести в заросшем затылке своей длиннющей деревянной линейкой — эдакий Бертран Рассел,[3] весь с ног до головы засыпанный мелом. Но мы-то все видим, мистер Герберт Мак-Нэлли. Нас так просто не надуешь. Мы знаем, что образование у вас доморощенное. Что вы ушли из восьмого класса средней школы, еще когда кругом бродили динозавры. И дипломы свои получили, вызубрив всё дома при свечах. (А мой папа пока был занят… чем?)
Учебник, конечно, должны написать вы, сэр. Больше некому. «Ребятоведение», часть первая, автор — Герберт Мак-Нэлли, бакалавр искусств, магистр педагогики. «Руководство по любезничанию с милой Шейлой без риска заработать пулю от ее папаши».
Только я ведь не об этом. Глупо получилось. Такие вещи всегда глупо получаются. Глупо и грубо. А это все такое тонкое, даже трудно найти подходящие мысли, чтобы про это думать.
Казалось бы, сэр, необходимая подготовка у меня есть по основам этой самой механики. Уйма книг, в которых все написано. Столько в них понаписано, может даже отбить охоту. Разве меня мучает то же самое, что Джексона? По-моему, я не горилла в обличии парфюмерного принца. Мне важно, как навести мост через пропасть, как усмирить бурю внутри себя, а где об этом прочтешь?
Как остаться наедине с девчонкой и не загубить свою жизнь? Или буря, которая внутри тебя, совершенно заглушает разум? Как быть хорошим? Каким тоном выговорить: «Джо», чтобы передать ей все твои мысли и не испугать ее до полусмерти?
Ведь девочки не такие, как мы, сэр. Хорошие девочки не такие. Не могут же они думать о том, что мучает нас. Им это и в голову не придет. Разве Джо может об этом подумать? Она, по-моему, даже в церковь ходит, если я ее не путаю с кем-то еще. В ее лице есть какая-то высшая чистота, сэр, словно бы она сделана из особой материи. Не совсем земная, так сказать.
Плохие девчонки не в счет — те, что знают все на свете. Они как бы другой породы, взялись откуда-то еще. Меня к ним не тянет, наоборот. Словно тебя берут за шиворот и переключают на заднюю скорость.
Моя буря — совсем не про то; разыгрывается, когда девочки хорошие. Вас это не смущает, сэр? Меня беспокоит ужасно. Чем они чище, тем больше во мне сумбур поднимается.
А все-таки, зачем бы она там оставалась сидеть, если не ждет, чтобы я к ней подошел? Уроки уже с полчаса как начались. Неужели такая девчонка может ждать, чтобы я с ней заговорил? Ведь прогулять школу — это не шутка. Неприятностей потом не оберешься. С ума мы, что ли, сошли? Прогулять школу! В жизни никогда не прогуливал. Ну что я им скажу? Не правду же. Они сразу поймут, что что-то не так. Пустое место в классе. Видели, как я зашел в писчебумажный магазин. Что же, Мэтт зашел в магазин, скажут, а обратно не вышел? Может, людоед Суини Тодд переключился на торговлю канцелярскими принадлежностями? А с заднего хода продает свои пироги? Запек Большого Мэтта в горячий пирог с томатным соусом?
Восточный Теддингтон, Главная улица. Девять часов двадцать шесть минут. Мисс Абигейл Цуг сидит с открытой тетрадкой на коленях, от ослепительно белого чистого листа резь в глазах. Еще немного, и ее нервы не выдержат. Что-то важное сейчас решается. Ведь это и всегда так.
