У Сэма вырвался стон, но огромное болезненное напряжение как-то сразу прошло. Он увидел ее сразу и очень ясно, словно знал всю жизнь, словно так и думал, что она встретит его на этом самом месте под зонтом, обвешанным нитями дождя.
ШЕСТЬ
На ней было широкое и длинное старое пальто, может быть, с мужского плеча, мокрые обтрепанные полы свисали чуть не до земли, голова не покрыта. Лицо ее, с мелкими и острыми чертами, было удивительно приятным. А волосы — ах, эти волосы, такие длинные, прямые, тонкие и мягкие, они, даже на дожде, развевались по ветру, будто расцветали. Будто жили сами по себе и расцветали под черным конусом зонта, разворачивая лепестки в полумраке, который принадлежал миру грез, а не дневного света.
Все это было так странно. И так важно. Да, Сэм, очень, очень важно…
Она словно давным-давно ждала этого дня и часа, так и ждала, стоя здесь на дорожке, и он тоже словно всю жизнь готовился к тому, чтобы вот сейчас завернуть за угол и очутиться с нею лицом к лицу, так внезапно, тик полно, словно все происходившее с ним до сих пор было лишь подготовкой к этому мигу. А иначе как бы посмела Земля вдруг перестать вращаться? Замерла на целое длинное мгновение, и воцарилась тишина, и приумолкла битва жизни.
Он сначала увидел, а потом уже услышал, когда она наговорила. Губы шевелились, а голоса не было, но были слова, смешанные с порывами дождя и ветра, словно им потребовались годы, чтобы преодолеть шум бури:
— Ты орал, что ли?
Это не совсем соответствовало его ожиданиям. Он готов был услышать что-то вроде: «Доктор Ливингстон, я полагаю?»[2]
Он уже успел забыть о том, как застрял под церковью, и теперь все сразу вспомнилось, ожили страхи и ужасы, и он только кивнул в ответ, стараясь не показать своего волнения. Это было трудно, очень трудно, и, чтобы как-то выиграть время, он стал натягивать пальто, не попадая в слипшиеся от грязи рукава. Настоящая, взрослая девушка и такая хорошенькая, и совсем большая, такая поцелует и глазом не моргнет. Не то чтобы бежать и жаловаться маме. Но он был так неловок с девушками, даже с маленькими девочками. Всегда говорил не то. Всегда делал не то, даже когда был с Роз, а Роз всего тринадцать. Ей и сейчас всего тринадцать.
Роз, ах, Роз… Вот она едет на раме его велосипеда, мирный раз в жизни. И единственный, если на то пошло. Все другие он только воображал. Такая легкая — того гляди, ветром унесет. (Когда они такие хрупкие, о, когда они такие хрупкие, как Роз, сердце переполняется нежностью.) Но я не дам ветру унести тебя, Роз. Ничего плохого с тобой не случится, пока я рядом. Ты со мной в безопасности, Роз. Уж поверь.
— Ты в самом деле поедешь со мной, Роз?
— Ага.
— Собирать чернику, туда за школой, на горе Альберт, и только мы вдвоем?
— Ага.
— Сегодня?
— Ага.
О-ля-ля! Но ей не слышен этот победный клич, он звучит только у Сэма в душе, а может, что-то прорывается и наружу. Самому трудно разобраться, что чувствуешь. Сейчас — буйную радость, а через мгновение — нежность. Все перепуталось. Милая Роз…
До чего же хорошо, что ты здесь и едешь на раме моего велосипеда. Мои руки, протянутые к рулю, чуть касаются тебя, касаются, но не нарочно. Не нахально. А просто, чтобы тебя обезопасить, оградить. Ехать, не держась за руль, нельзя, не получится. Велосипед надо держать в равновесии, не то полетим мы с тобой оба кубарем на дорогу. Но твоя мама страшно разозлится, если узнает. Ты уж ей, Роз, не говори. И меня со свету сживут, если до моих домашних дойдет. Потому что, понимаешь, нам не разрешается быть вместе, одним, и все такое, и потом, говорят, очень опасно ездить вдвоем на одном велосипеде по улицам, где большое движение.
— Смотри за своим платьем, Роз.
— Ага.
— Подбери подол, Роз. Подоткни его получше. Ведь если он попадет в колесо и мы упадем и разобьемся, тогда они всё узнают. Все выйдет наружу.
Ну конечно, это Роз понимает. Не такая она дурочка, чтобы не понимать такие вещи.
Они едут по задворкам, избегая людных улиц, чтобы не встретить никого из знакомых. Ребятам тоже лучше их не видеть, ребята станут дразнить, и есть среди них такие, ну хотя бы Хэрби Манн, которых хлебом не корми, дай наябедничать. Странный он какой-то. Что ему надо? На свете, Сэм, какого только странного народу нету. И чудные. И всякие.
Роз сидит на раме, как в дамском седле. Ноги болтаются, носки изящно оттянуты, ей бы в балетную школу, да кто платить будет? Роз сидит между его протянутыми руками, длинные коричневые косы ее бьются на ветру, как длинные коричневые веревки. И вот уже и велосипед, и мальчик, и девочка проносятся вниз по Юнион-Роуд. Никто нас теперь не увидит.
— Миссис Воган, а я видел, как ваша Роз ехала на велосипеде с Сэмом Клеменсом.
— Неужто? Где?
— На Юнион-Роуд, миссис Воган. Они куда-то ехали. Он так близко к ней сидел.
— Да я с него шкуру спущу!
— Вот, миссис Воган, я и подумал, вам интересно будет.
Две с половиной мили вдвоем с Роз: по ровной дороге и под гору — на велосипеде, на подъемах — пешком. И за все это время почти ни слова. Да ведь когда девочке нет одиннадцати, а мальчику только стукнуло двенадцать, и говорить-то особенно не о чем. Не станешь же ей рассказывать, какая она красивая и как ты любишь украдкой на нее посматривать и стараешься, когда только можно, задеть ее мимоходом, а встретишься с ней взглядом — сердце прямо подлетает. Так, вдруг это все не выпалишь. Подумаешь какие нежности. Да и попасть может. Скажешь ей, а она передаст кому-нибудь, ребята начнут дразнить, дойдет до мам. Что тогда? Но сейчас она здесь, с тобой, вы бежите куда-то в сторону от дороги, и велосипед, который ты катишь рядом, подпрыгивает на кочках. Ай да Сэм! Ты один с девочкой, и вокруг ни души, даже домов не видно, если не оборачиваться куда не надо.
В небе над лугами жаворонки. На деревьях сороки. На пригорках сухая трава, в лощинах густой, запыленный черничник. Гляди в оба, Сэм. Ты теперь за нее в ответе. Ты теперь о ней заботишься. Тут ведь и змеи могут быть.
Ты остановился рядом с Роз, тяжело дышишь, с ног до головы тебя заливает горячей волной пот, а Роз все смотрит в другую сторону.
— Куда же мы будем собирать чернику, Сэм? Мы же не взяли мешочка.
— Будем ее есть, Роз.
— А она еще зеленая, Сэм.
— Не может быть. Ребята говорили, давно поспела.
— Она не поспела, Сэм.
— Давай тогда что-нибудь другое делать.
— Что, Сэм?
— Можно присесть и отдохнуть немного.
Ты сидишь рядом с Роз на пригорке, тут же валяется велосипед. Ты раскручиваешь ладонью переднее колесо, спицы под лучами солнца блестят, переливаются, похоже на мыльный пузырь. Роз смотрит в землю.
— Я хочу пить, Сэм. Ты не взял с собой воды?
