назад мы сделали кое-какие внутренние изменения в доме, и архитектор представил новые чертежи как внешнего, так и внутреннего вида Инносент-Хауса. Оригиналы первоначальных чертежей дома в целом и его внутренней отделки находятся в архиве, но я не думаю, что главным образом вас интересует архитектура.
— В данный момент — нет. Как обеспечивается охрана здания? У кого находятся ключи?
— У каждого компаньона есть набор ключей от всех дверей в этом здании, — ответила мисс Этьенн. — Парадный вход в дом — с террасы, со стороны Темзы. Однако теперь им пользуются только в особо торжественных случаях, когда большая часть гостей приезжает к нам катером. В последнее время такие случаи весьма редки. Последними были летний праздник для всех сотрудников издательства и прием по поводу помолвки моего брата — десятого июля. Главный вход с улицы — на Инносент-Уок, но им тоже пользуются очень редко. Из-за необычной архитектуры дома вошедшему в эту дверь приходится идти мимо служб, кухни и комнат для прислуги. Поэтому входная дверь всегда заперта на замок и на засов. Она и сейчас заперта на замок и на засов. Лорд Стилгоу проверил двери перед вашим приездом. — Она, видимо, собиралась прокомментировать деятельность лорда Стилгоу, но удержалась. — Вход, которым мы пользуемся, — продолжала она, — боковой, из переулка Инносент-лейн. Именно в него вы и вошли. Он обычно открыт целый день, все то время, что Джордж Коупленд находится у коммутатора. Двери и окна на четырех этажах запираются. Боюсь, охранная система весьма рудиментарна, однако возможность ограбления нас никогда особенно не волновала. Дом, разумеется, сам по себе огромная ценность, но, к примеру, очень немногие из картин здесь — оригиналы. В кабинете у Жерара стоит большой сейф, и когда были повреждены гранки книги лорда Стилгоу, мы поставили дополнительные запирающиеся шкафы в трех комнатах и сейф под конторкой в приемной, чтобы можно было запирать на ночь рукописи и важные документы.
— А кто обычно появляется здесь первым и отпирает двери? — спросил Дэлглиш.
Ему ответил Габриел Донтси:
— Обычно это Джордж Коупленд. Ему полагается начинать работу в девять часов, и к этому времени он всегда уже у коммутатора. Он — человек очень надежный. Если он вдруг задерживается — он живет на южной стороне реки, — то это может быть мисс Певерелл или я. У нас обоих квартиры в доме номер двенадцать, что слева от Инносент-Хауса. В общем, это все зависит от случая. Кто первым приходит, тот и отпирает дверь и отключает охранную систему. На двери в переулке Инносент-лейн — один английский замок и один сейфовый. Сегодня утром Джордж пришел первым, как обычно, и обнаружил, что на сейфовый замок дверь не была заперта. Он смог открыть ее одним ключом — от английского замка. Охранная система тоже была отключена, так что он, естественно, предположил, что кто-то из нас уже пришел.
— Кто из вас четверых видел мистера Этьенна последним? — спросил Дэлглиш.
— Я, — сказала Клаудиа. — Я пришла к нему в кабинет поговорить с ним перед своим уходом, незадолго до половины седьмого. Он обычно поздно работал по четвергам, оставался на весь вечер. Он все еще сидел за столом. В издательстве мог быть еще кто-то из сотрудников, по мне кажется, все тогда уже ушли. Разумеется, я не проверяла и никого не пыталась найти.
— А многим было известно, что ваш брат задерживается в издательстве по четвергам?
— В издательстве это было всем известно. Возможно, кто-то еще знал об этом.
— Он показался вам таким же, как всегда? — спросил Дэлглиш. — Он не сказал вам, что собирается работать в малом архивном кабинете?
— Он показался мне совершенно таким же, как всегда, и ни словом не обмолвился о малом архивном кабинете. Насколько я знаю, в малый архивный кабинет он вообще никогда не заходил. Не имею ни малейшего представления, почему он поднялся туда, и тем более — почему он там умер… если он и в самом деле умер там.
И снова четыре пары глаз пристально вглядывались в лицо Дэлглиша. Он молчал. Задав вполне ожидаемый формальный вопрос о том, не знают ли они кого-то, кто мог бы желать смерти Жерара Этьенна, и получив столь же ожидаемый ответ, он поднялся со своего места. Встала и женщина-офицер, за все время не произнесшая ни слова. Затем он спокойно поблагодарил всех, а она отошла чуть в сторону, чтобы Дэлглиш мог первым пройти к двери.
После их ухода в конференц-зале на какую-то долю минуты воцарилось молчание. Потом Де Уитт сказал:
— У такого копа не спросишь, который час. Мне, например, он кажется просто устрашающим — и это ведь он такой с невиновными. Бог знает, что при нем происходит с виновными. А вы его знаете, Габриел? В конце концов, вы ведь с ним одним делом занимаетесь.
Донтси поднял на него глаза и ответил:
— Конечно, я знаю его работы. Однако не думаю, что нам приходилось встречаться. Он — прекрасный поэт.
— Да мы все это знаем. Меня просто удивляет, что вы не попытались отлучить его от издательства. Остается лишь надеяться, что он такой же хороший детектив.
— Все-таки странно, правда? — сказала Франсес. — Он ведь так ничего и не спросил про змею.
— Что не спросил про змею? — немедленно откликнулась Клаудиа.
— Он не спросил, знали ли мы, где находилась эта змея.
— Он еще спросит, — сказал Де Уитт. — Спросит, можете мне поверить.
22
В малом архивном кабинете Дэлглиш спросил:
— Вам удалось поговорить с доктором Кинастоном, Кейт?
— Нет, сэр. Он сейчас в Австралии, у сына. Но док Уордл уже едет сюда. Я застала его в лаборатории, так что много времени нам ждать не придется.
Не очень благоприятное начало, подумал Дэлглиш. Он привык работать с Майлзом Кинастоном: тот не просто был приятен ему как человек, но вызывал глубокое уважение как один из самых блестящих судебных патологоанатомов в Англии. Так что Дэлглиш, — как выяснилось, совершенно безосновательно, — счел само собой разумеющимся, что не кто иной, как Кинастон, присядет на корточки рядом с телом Жерара Этьенна, что именно короткопалые руки Кинастона, затянутые в резиновые, тонкие, как вторая собственная кожа, перчатки, станут обследовать труп, так мягко и осторожно его касаясь, словно эти окоченелые члены все еще могли вздрогнуть под ощупывающими их пальцами. Реджинальд Уордл был очень способным патологоанатомом, иначе его не взяли бы в столичную полицию. Он хорошо сделает свое дело. Составленный им протокол посмертного обследования будет столь же исчерпывающим, как протоколы Кинастона, и представит он его вовремя. Свидетельские показания Уордла в суде — если возникнет такая необходимость — будут такими же четкими и убедительными, достаточно осторожными, но неопровержимыми на перекрестном допросе. Несмотря на это, он всегда вызывал у Дэлглиша раздражение, и Адам подозревал, что и Реджинальд испытывает к нему такую же антипатию, впрочем, не настолько сильную, чтобы перерасти в неприязнь и помешать их сотрудничеству.
Когда Уордла вызывали на место преступления, он являлся туда незамедлительно, — никто не мог бы упрекнуть его в нежелательной задержке, — но всегда входил лениво-небрежным шагом, с таким видом, словно хотел подчеркнуть, как мало значение насильственной смерти вообще, и этого мертвеца в частности, в принятой им для себя системе ценностей. Он начинал вздыхать и цокать языком над трупом, будто возникшие здесь проблемы были не столько интересны ему, сколько вызывали раздражение и вряд ли оправдывали полицейских, посмевших пригласить его сюда и оторвавших его от более существенных дел в лаборатории. На месте преступления он сообщал минимум информации, возможно, из вполне естественной осторожности, но при этом очень часто старался дать понять, что полиция безосновательно пытается вынудить его сделать преждевременное заключение. Чаше всего от него можно было услышать: «Лучше подождать, коммандер. Лучше подождать. Вот скоро уложу его на стол, тогда узнаем».
К тому же он умел подать себя. Если на месте преступления он производил впечатление скучного и неохотно идущего на сотрудничество человека, то на званых обедах — к всеобщему удивлению — был
