Марисса меня не обманула. Дорога была относительно легкой, если придерживаться моря с правой стороны.
Пеший туризм — удивительный способ познакомиться с новой страной, и я просто упивалась видом, звуками и запахами незнакомой местности. И пусть на родине лютовала зима, суровая и долгая, зато здесь весна. Теплый воздух, напоенный ароматами маковых полей, яркие вспышки бриллиантовой зелени разнотравья на пастельных проплешинах земли не могли не волновать меня.
По нескольку раз я останавливалась полюбоваться розовато-лиловыми и белыми цветами, отважно борющимися за существование на сухих и бесплодных почвах. Я следовала указанному стрелкой на карте маршруту неопределенное время, взяв за ориентир скалистую возвышенность, затем повернула в глубь острова по пешеходной дорожке, которая, изгибаясь, вела в северную его часть, а затем под углом возвращалась к побережью, пересекая храмовый комплекс.
Громадные валуны формировали стены храмов эпохи мегалита. Отбеленные солнечными лучами грани переливались на солнце. Возведенные из гигантских блоков известняка весом в несколько тонн каждый, мальтийские храмы имели сферическую форму. Некоторые камни были выщерблены временем и выветрены горячими порывами сирокко, дующим из Северной Африки. Сложенные в геометрические фигуры древними умельцами, по своему размаху храмы напомнили мне Стоунхендж, хотя по виду сложнее и старше. На ступенчатом цоколе одна сферическая стена расходилась в три или пять таких же внутренних камер храма, образовывая трилистник или пятилистник, которые замыкались в центре.
Из лекции доктора Стенхоуп явствовало, что в этих старейших каменных сооружениях возвышались исполинские статуи Богини, которые, возможно, были первыми статуями на планете.
Я вспомнила, что эти комплексы воздвигались за тысячи лет до Рождества Христова людьми, не знавшими ни меди, ни бронзы и использовавшими только топоры, выточенные из местного камня или кремния, выкопанного в Рантеллери за сто двадцать пять миль отсюда. Когда думаешь об этом, аж дух захватывает! Стенхоуп также сказала, что храмы были спроектированы по телесному подобию Богини, хотя я не совсем понимала, что это значит.
Пока я бродила по территории комплекса, вознося до небес человеческий гений и наслаждаясь тенью массивных глыб, пожилая женщина, тоже приютившаяся в тени, улыбнулась мне и указала на тропинку, спускавшуюся к морю. Я последовала ее жесту и пошла вниз по вымощенной камнем дорожке ко второму архитектурному сооружению, гнездившемуся на уютном мысе крутой скалы добрых сто ярдов над уровнем моря. Это и был храм Мнайдра.
Проходя портал, укрепленный с боков очень крупными каменными блоками, я вдруг осознала, что нахожусь в священном месте. Время от времени мы все наведываемся в места, излучающие особую энергетику, где любой человек каждой своей клеткой ощущает эту силу, участвуя в некоем тайном обряде. И это чувство сильнее всего пробуждают, как правило, древние останки исчезнувших цивилизаций.
Храм Мнайдра был именно таким местом. Я думала о людях, сотворивших это чудо, о тех упомянутых доктором Стенхоуп одиннадцати тысячах, возводивших его. Кто их надоумил выбрать именно это место? Возможно, оно так же действовало на них, как и на меня. Как органично они дополнили своим творением эти скалистые берега, находясь в поиске запредельного физического существования через конкретное самовыражение своих духовных чаяний в высекании и укладке каждого из этих камней!
И тут я поняла, что доктор Стенхоуп, говоря о проникновении в лоно Богини, имела в виду вхождение в храм. Обозревая с вершины культовое капище, я увидела, что сфера поменьше могла изображать голову Богини, закругленное пространство в середине — ее сложенные руки, а самая большая площадка — вход в большое лоно и бедра. Тело Великой Богини Мальты было крупным, подобно ее палеолитическим предкам, символизирующим плодородие, которых Энтони банально назвал «жирными тетками».
Чуть поодаль я нашла продуваемое ветром место, с которого было удобно смотреть я на море, и на древние сооружения. Присев на выступ, я предалась своим мыслям и прежде всего подумала о Лукасе. Он специализировался на племени Майя, но и исследования других организаций вызывали у него восторг. Ему бы здесь понравилось. Он бы узнал не понаслышке, как возводили храмы, какого типа крыша покрывала их, он бы обязательно выдвинул теорию о каждом компоненте храма и о каждом найденном предмете. В храме Хаджар-Им я приметила выщербленный каменный постамент — должно быть, алтарь, на котором был высечен, возможно, позвоночник, похожий на выходящий из горшка стебель растения. Лукас рассказывал мне о культах друидов или о чем-то похожем на увиденное здесь, только находящемся в другой части земного шара. Я почти видела его стоящим рядом со мной на вершине, против солнечного света, высокого, худощавого, с длинными темными с проседью волосами, одетого, как всегда, в черные джинсы и футболку. Я представляла, как он смотрит на меня, как говорит, форму его рук, когда он указывает на детали ландшафта.
Тут на меня напала такая тоска, что перехватило горло, а в глазах померкло. Единственное, на что я смела надеяться в эту самую минуту, так это на его теплое чувство и на то, что он вспоминает меня, несмотря на разлуку.
Эту череду размышлений оборвали звуки, хотя и слабые по сравнению с морским прибоем, но доносившиеся до меня откуда-то снизу. Хихикающие школьницы, в числе которых я увидела Софию, вскоре поднялись по мощеной тропинке. Во главе группы шествовала грозная доктор Анна Стенхоуп в легком приталенном платье и соломенной шляпе. Увидев меня, София бросилась обниматься, а затем представила подружкам и доктору Стенхоуп.
После всех расшаркиваний и вежливых, ничего не значащих слов предводительница отпустила девочек в храм, напомнив им о том, на что следовало обратить внимание, а сама присела рядом со мной на камень.
— Красивое местечко вы отыскали, — вымолвила она, задыхаясь. Вытерев лоб носовым платком, который потом деликатно заложила за лиф своего платья, подобно старой викторианской деве, Стенхоуп добавила: — Ну и жара…
— Да, пожалуй, вы правы, — согласилась я. — Восхитительное место! Хочу поблагодарить вас за то, что привели меня сюда.
Она удивленно вскинула бровь.
— Вчера вечером я была на вашей лекции в университете, — объяснила я.
— Неужели? Ну и как она вам? Некоторых, смею заметить, уложила на обе лопатки, — засмеялась Стенхоуп.
Я не могла сдержать улыбку.
— Считайте, что так оно и есть, — согласилась я снова.
— Я — ярая феминистка, знаете ли, с плакатами и транспарантами бывала на митингах, где в знак протеста сжигают женское белье и все такое прочее. Боюсь только, что пришла к этому поздновато, но, как говорят, лучше поздно, чем никогда. — Она снова рассмеялась.
Приглядевшись к ней внимательнее, я поняла, что она на самом деле не так уж стара. На вид ей можно было дать не больше пятидесяти пяти.
— Мои убеждения, я имею в виду феминизм, многое объясняют. Почему я не получила академическое звание, которого так добивалась. Почему мне пришлось кровью и потом пробивать в печать свои научные работы, в то время как мои коллеги мужского пола, большая часть которых — недоумки, парили в академических кругах, не прикладывая ни малейших усилий. Единственное, чего я могла добиться, — стать директором частной школы для девочек. Но я поклялась отомстить. Я насаждаю феминистские взгляды сотням маленьких британских девчушек. — Последовал раскат гомерического хохота.
— Что привело вас на Мальту? — поинтересовалась я, меняя тему разговора. Ведь я тоже считала себя феминисткой, но существовала черта, которую я не хотела переступать.
— Годичный отпуск, — ответила Анна. — В молодости я практически не брала отпуска, не могла никуда вырваться. Жила с мамой. Я была — какое ужасное выражение — основным кормильцем в семье. Она умерла в прошлом году. Конечно, мне было не по себе, ведь мы были так близки по духу. Но видите, какая метаморфоза, я первый раз в жизни почувствовала себя свободной. Отец, пока был жив, много рассказывал мне о Мальте. Пятнадцать лет назад он умер, и мы остались с матерью одни. Во время Второй мировой войны он был на Мальте. Местное население пережило невыносимо тяжелые годы, почти умирая с голода, пока британцы не прорвали блокаду. Как бы там ни было, мой предмет — история. Меня влечет
