легкости, почти невесомости, охватило ее, но в то же время ей казалось, что тело ее оборачивают в бархат. Так начал действовать, хоть девушка и не знала этого, опиум, который дала ей карие Лейла. Словно большой птицей парила она теперь где-то под самым куполом.
Внезапно раздался резкий грохот — чьи-то деревянные палицы забряцали по дереву пола — в наружном коридоре.
— Это за тобой. — Старуха спокойно вытерла рот тыльной стороной ладони. — Ступай, тебе пора.
Селия легко поднялась на ноги. Прислужница, неожиданно снова появившаяся в комнате, помогла ей накинуть длинное, до самого полу, шелковое платье без рукавов. Карие Лейла взяла в руки кадильницу с тлеющими щепочками какого-то ароматного дерева, и они вдвоем с девочкой овеяли душистым дымком складки тяжелого платья, прозрачную ткань туники, волосы на затылке, внутреннюю поверхность бедер.
Селия пассивно позволяла им все это проделать — она словно наблюдала со стороны и видела сейчас себя так же отчетливо, как видела старуху и негритянку, с сонным безучастием дремоты. Луч заходящего солнца скользнул сквозь прозрачный купол, дымное облачко от кадила внезапно окрасилось в разные цвета. Все движения девушки стали замедленными и более плавными. Еще раньше ей объяснили, что в покои султана ее должны проводить евнухи, но даже эта мысль не пугала ее сейчас. Она не чувствовала, чтобы от страха ее сердце опять забилось или во рту пересохло. В полном спокойствии она поднесла к глазам кисть руки и стала разглядывать золотые кольца, которыми украсила ее карие Лейла. Мелькнула мысль о Поле.
«Что бы он подумал, увидев меня в такую минуту?» — спросила она себя, с улыбкой разглядывая свои руки, будто они ей больше не принадлежали. Пальцы танцевали у нее перед глазами, как розово-белые щупальца морского анемона.
— Кадин. — Внезапно Селия осознала, что к ней кто-то обращается.
Темнокожая юная служанка стояла рядом и что-то говорила. Обеими руками она поднимала к лицу девушки принесенный ранее кувшин с напитком, который до сих пор оставался нетронутым на подносе. Селия не испытывала ни аппетита, ни жажды.
— Не хочу, — покачала она головой.
— Хотите, кадин, хотите.
В первый раз девочка подняла глаза и уставилась в лицо Селии. Ее личико было очень маленьким, с заостренным узким подбородком, но взгляд казался диким и исступленным. Внезапно она скосила глаза в сторону карие Лейлы, чтобы убедиться, что та по-прежнему стоит спиной к ним, тщательно расставляя по местам драгоценные баночки. Даже в своем необычном состоянии Селия смогла разобрать, какая тревога написана на лице юной служанки, почувствовать исходящий от нее запах страха.
— Прошу вас, кадин, выпейте это. — Голос девочки прерывался.
Медленно поднесла Селия к губам небольшой кубок. Напиток был прохладным, и она осушила его в три глотка, отметив машинально, что у жидкости тот же любопытный горьковатый привкус, что и у золотой лепешки.
В сопровождении карие Лейлы и прислужницы-негритянки она вышла из дверей хаммама и пересекла дворик валиде. У порога она чуть помедлила, но уже через мгновение, впервые с тех пор, как была перевезена сюда, переступила порог Дворца благоденствия. Едва различимая нотка свободы запела в ее сердце.
Но свобода не знала дороги в эти места.
Сам Хассан-ага, главный черный страж (его смерть — хоть он и не подозревал об этом — уже витала над ним так же близко, как она витала над Селией), в сопровождении четырех евнухов ожидал у входа, чтобы проводить ее в покои султана.
Евнухи. Селия смотреть не могла на них без дрожи отвращения. Даже теперь, проведя в гареме несколько месяцев, она не сумела привыкнуть к виду этих бесполых существ, с их огромными обвисшими животами и странными писклявыми голосами. Однажды в детстве ей довелось увидеть одного из таких на площади Святого Марка в Венеции. Тот евнух прибыл со свитой торговцев, присланной великой империей турок. Он был белым, а не чернокожим, хоть и носил такие же яркие одеяния, что и его спутники. На день или около того он стал дивом в том чудном городе, затмившим цыганских шарлатанов, выдававших себя за лекарей, борцов из загадочной страны черкесов и даже чудом обретший дар речи образ мадонны из церкви Святого Бернарда, — диковины, которыми вся Serenissima[23] наслаждалась тем летом.
Селия тогда была совсем крошкой, и отцу пришлось посадить ее на плечи.
— Смотри, это castrato, скопец. — Его тогдашние слова врезались ей в память, хоть она и не поняла их значения.
Она запомнила густую курчавость отцовской бороды, когда ее пальчики ухватили его за шею, и первое впечатление от того странного, почти женского лица, с которого из-под складок тюрбана смотрели на всех добрые глаза.
Но в глазах этих евнухов ничего доброго не было. С самого первого дня ее пребывания во Дворце благоденствия люди эти — с их тяжелыми телами, налитыми кровью глазами и кожей такой черной, будто солнечный свет выжег из нее все другие краски, — казались Селии пришельцами из другого мира. Эти существа, едва отмеченные оком, исчезали в сумрачных закоулках женской половины дворца и казались ей страшнее, но не реальнее, чем те ифриты,[24] которые, по словам старых черных рабынь, бродили ночами по коридорам дворца.
Аннетта, которую почти сразу по прибытии отправили работать в покои евнухов, развеяла опасения подруги.
— Мужчины без cogliones![25] Пф-ф! — воскликнула она, пренебрежительным жестом отметая страхи Селии. — А их имена? Словно на смех: Гиацинт, Незабудка, Розовый Бутончик, и я не знаю, что еще. Фи! С чего нам их бояться?
Но даже она страшилась Хассан-аги.
— До чего он похож на того танцующего медведя, которого я однажды видела в Рагузе! — вспомнила сейчас Селия ее шепот в тот день, когда огромный евнух впервые попался им на глаза. — А щеки какие ужасные! Как два преогромных пудинга. Фу, да на подбородке у матери-настоятельницы в том монастыре, где я выросла, было побольше волос, чем у него. А глаза до того красные и крохотные, что и сказать не могу! Святая мадонна, ну и отыскали же они страшилище! Такой же безобразный, как носорог его святейшества.
Но под взглядом кастрата — взглядом, от которого другие карие, бывало, падали в самый непритворный обморок, — даже она замолчала и быстро опустила глаза.
Но сейчас Селии не было страшно. Хассан-ага молча оглядел ее, повернулся на каблуках и зашагал вперед, прокладывая путь по темному коридору.
Солнце давно зашло, и каждый из евнухов нес в руке по зажженному факелу. Селия глядела на удаляющуюся фигуру главного евнуха, его высокий белый колпак — головной убор, положенный ему по чину, — казался уже не более чем смутным пятном, уплывающим от нее куда-то в темноту. Для такого великана евнух перемещался на удивление бесшумно.
Сопровождаемая четырьмя стражами, она двигалась в указанном направлении. Ног своих Селия почти не чувствовала, и ей казалось, что она скользит, почти плывет, а золотые башмачки едва касаются пола. Великолепная истома наполняла ее тело. Девушка осторожно прижала руку к шее, чтобы почувствовать под ладонью вес крупных жемчужин, и улыбнулась. Вокруг было так тихо, что она слышала шелест собственного платья, тихое шуршание шелка по камням пола. Она была как во сне… и ни малейших причин для страха.
Фигура Хассан-аги неожиданно потеряла четкость очертаний, затем, как будто евнуха кто-то подтолкнул, снова обрела прежние контуры. Один из сопровождающих положил руку ей на плечо, чтобы она не оступилась, но девушка с отвращением сбросила ее. Коридор впереди казался бесконечной темной лентой, причудливые бесформенные тени, оранжевые и черные, скользили вдоль стен. Это ее первая брачная ночь, разве нет? Ее, наверное, ведут к Полу. При этой мысли сердце девушки подпрыгнуло от радости, но глаза ее вдруг закрылись, и веки сделались тяжелыми, словно из свинца, и никак не хотели
