— Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь, Элизабет, — окликнул он ее, когда она была уже у двери. — Ты чувствуешь себя в безопасности?
— В безопасности? — Она застыла на месте и обернулась к нему. — Я испытываю гораздо более отрадное чувство. Я чувствую себя свободной.
Глава 32
Сообща напрягая слабые силы, обе старухи — Туса и Тата — старались дать Селии возможность выплакаться. Вдвоем они утащили ее из дворика, где их мог видеть каждый, в купальню, усадили позади одной из мраморных скамей и загородили от глаз других прислужниц или кого-либо из распорядительниц, то и дело проходивших двориком по своим делам. Они ничего не говорили, ни о чем не спрашивали, только время от времени успокаивающе поглаживали девушку по голове да тихонько цокали языком, словно подбадривая.
Наконец слезы иссякли. Селия обнаружила, что сидит на полу между двумя скамьями, а старухи обтирают с ее лица слезы и прижимают мокрую тряпицу к опухшим глазам. Постепенно приходило успокоение, но вместе с ним на нее наваливалось такое всепоглощающее чувство усталости, что ей казалось, она могла бы сейчас упасть на одну из этих скамей и сразу заснуть.
— Я больше не могу здесь оставаться, — напомнила она скорей себе, чем старым прислужницам.
И тут же усталость и подступивший страх сменились тревожной мыслью о том, что ей предстояло сделать.
Девушка рассеянно оглядела вытесанные в форме желобчатых морских раковин мраморные ванны, их золоченые краны, напоминавшие дельфинов, и постаралась собраться с мыслями. В последний раз она была здесь вместе с Аннеттой и другими обитательницами гарема. Тогда эти женщины о чем-то говорили между собой, только о чем?
Она снова посмотрела на двух сестер, Тату и Тусу, и в ее памяти словно что-то зашевелилось. Селия беспокойно заерзала, затем взяла карие Тусу за руку и притянула к себе поближе.
— Карие, — обратилась она к ней. — Сколько вам лет?
— Понятия не имею, Кейе-кадин, — пожала та плечами и добавила просто: — Знаю только, что старая.
А память девушки продолжала ворошить что-то забытое.
— Но прежнего султана вы помните?
— Конечно. А как можно не помнить?
— Мы ведь были первыми, кого сюда переселили, — добавила ее сестра с гордостью, не переставая кивать и улыбаться в пространство. — Всех других отослали во Дворец слез, но не нас. Мы были личными прислужницами управительницы гарема, Янфреды-ханум.
Это имя — Янфреда-ханум — она тоже слыхала прежде, только надо вспомнить, где это было.
— Да, это правда. — Голос карие Тусы. — Тогда всех отослали. А многих и убили. Почти всех. Даже маленьких принцев. Все девятнадцать принцев погибли. Умерли, все умерли. До чего мы плакали тогда!
Где же она слышала эти слова прежде? Сердце Селии билось от волнения. И эти глаза? Где она могла видеть их? Нет, то были другие глаза, не такого голубого цвета, немножко бледнее.
— Тогда вы, раз были здесь старшими карие, — она подбадривающе улыбнулась старухам, — наверное, поможете мне отыскать кое-кого. — Стараясь говорить как можно спокойней, Селия произносила слова раздельно и очень медленно, хотя во рту у нее от волнения пересохло. — Не знаете ли вы… наверное, знаете… кто такая карие Михримах?
Карие Туса отрицательно затрясла головой.
— О нет, нет. Ее давно уже нет на свете. Совсем давно. Разве вам это неизвестно?
— Что ты такое говоришь, сестра? — Слепые глаза карие Таты широко раскрылись от удивления. — Я все время слышу ее голос.
Та недоуменно обернулась к слепой.
— Слышишь ее, сестра? — Туса будто не верила своим ушам. — Но почему ты мне никогда об этом не рассказывала?
— Но ты ведь никогда не спрашивала. — Голос звучал с невинностью младенца. — Она вернулась. И теперь я слышу, что она почти все время находится в купальнях.
— Вы не ошибаетесь? — Слезы вскипели в глазах Селии. — Вы уверены, что это карие Михримах?
— Но так ее больше никто не называет, кадин. Ей дали старое имя, я только не знаю почему. Ее теперь называют Лилэ, верней, ее так зовет Хассан-ага. Лилэ, красивое имя, да, кадин? Только остальные так ее не зовут, мы зовем ее Лейла. — Старуха послала девушке сияющую улыбку. — Так теперь полагается называть нашу карие Михримах. Карие Лейла.
Селия стремглав пробежала по дворику карие и бросилась в покои хасеки, где она побывала накануне ночью. Все по-прежнему. На полу валялась разбитая чашка, у двери — жалкий, расшитый бисером, мягкий сапожок. Дверца в задней стене чулана, несколько бегущих наверх ступеней. Добравшись до второго этажа, девушке пришлось сменить бег на шаг, а потом снова ползком пробираться по узкому и низкому проходу. Вот опять то место, где коридор раздваивался; миновав его, она проползла мимо отверстия в стене, через которое были видны покои валиде, и наконец от комнаты, где живет Хайде, ее отделял всего лишь занавес.
Как и накануне, здесь было жарко и душно. Несмотря на все богатство обстановки — кружевные и парчовые ткани портьер, подбитые мехами накидки на вбитых в стены крючках, — вид этого помещения поражал зловещей запущенностью. В углу стоял сундук из сандалового дерева, на нем ваза с засохшими цветами и золотой ларец. Откинутую крышку венчали горный хрусталь и рубины, а сам ларец переполняли всевозможные драгоценности, почти все они были украшены алмазами, а на одном эгрете красовался огромный изумруд. Но и ларец, и его содержимое, как видела Селия, были покрыты пылью и грязью. Зряшные утехи покинутой женщины.
При звуке ее шагов покрывало на постели вздрогнуло, зашевелились очертания чьего-то тела.
— Хайде-султан. — Селия присела рядом с ложем. — Не бойтесь, это я, Кейе-кадин.
Тихий вздох долетел до ее ушей. Почти бесплотное тело снова слегка пошевелилось под покрывалами.
— Хайде-султан, кажется, я уже знаю, кто такая карие Михримах, — продолжала Селия, — но хочу, чтобы вы подтвердили, что я не ошибаюсь.
Теперь с покрытого мозаикой драгоценных камней лица на нее смотрели огромные глаза. Обведенные сурьмой, они были широко открыты, но казались такими безжизненными, что Селия усомнилась в том, что Хайде вообще проснулась и слышит ее голос.
— Хайде, прошу вас. Вы меня слышите? — Девушка негромко произнесла эти слова почти в самое ухо женщины.
Потом легонько потрясла ее за плечо, оно было костлявым, как у скелета, покрывало соскользнуло вниз, и до омерзения противный запах — одновременно сладкий и гнилостный, напоминающий вонь старой мышиной норы, — ударил в нос Селии с такой силой, что она едва не отшатнулась.
— Не думаю, что она в состоянии вас слышать, кадин.
Девушка так стремительно обернулась на этот голос, показавшийся ей знакомым, что едва не опрокинула жаровню.
— Но вам не стоит за нее беспокоиться. Хайде и не спит, и не бодрствует, она делает то, что доставляет ей самое большое наслаждение. Грезит. Видение за видением навещают ее. Не будем ее беспокоить, хорошо?
— Это вы? Но мы все думали, что вы…
— Что вы думали? Что я мертва? — В комнату вступила Гюляе-хасеки. — Нет, я вполне живая, как вы
