перевела взгляд на отца, но он отвел глаза. Очевидно, решил держать сторону сэра Джеффри, помогая ему сохранить в секрете все, что тот желал скрыть. На мгновение она почувствовала гнев. Неужели он забыл все те хорошие слова, которые говорил ей сегодня утром? Неужели так быстро и легко она потеряла все, чего удалось добиться? Или это все отцы забывают, что их дочери лишаются невинности, становятся женами, матерями, наконец, даже настоятельницами?
Какова бы ни была причина, решила она, подобные глупости только вредят делу. Набрав в грудь побольше воздуха, она снова повернулась к сэру Джеффри:
— Вы хотели сказать, милорд, что-то случилось после того, как умерла ваша жена?
Он посмотрел на нее так, словно вопрос его удивил. Потом кашлянул.
— Довольно будет, леди Элинор, если я скажу, что мужчине нужна жена. У меня, как вы видите, больше не было жены, а я был еще достаточно молод, чтобы стать отцом. Женитьба на Исабель должна была дать мне жену, детей и земли, сохраненные нашей семьей до ее замужества.
— Мудрый союз, — согласно кивнул Адам, на этот раз посылая Элинор взгляд, в котором она прочла недвусмысленную просьбу воздержаться от дальнейших расспросов.
Учитывая его собственные сомнения в отношении повторного брака сэра Джеффри, которыми он делился утром, эти его слова были верхом дипломатии. А кроме того, это была вопиющая ложь. Она решила не обращать внимания на его намек.
— Вот именно. Причин более чем достаточно, чтобы ваша дочь радовалась этому браку, — сказала она. — Может быть, леди Исабель боялась первой брачной ночи? Многие женщины испытывают страх перед ней, и это могло как-то повлиять на Юлиану.
— Нет, девочку никто не заставлял. Она сама хотела поскорее стать матерью. Я понимал, что в смысле земель это должен получиться удачный союз, но то, что должен был родиться ребенок, обрадовало меня вдвойне. Моей дочери тоже следовало радоваться нашему счастью, но Бог дал мне странную дочь. Честное слово, она умоляла меня не жениться на своей подруге.
Любопытно, подумала Элинор. Он не сказал, что ребенок был зачат до всяких разговоров о браке, а потом быстро закруглил рассказ. Странная, да и неуклюжая хитрость человека, привыкшего всегда и все говорить прямо.
— Какую она назвала причину? — спросила Элинор, старательно избегая смотреть на отца, который — она это знала — в это время отчаянно жестикулировал, пытаясь призвать ее к молчанию.
— Причину? Не было никакой причины. Когда я потребовал, чтобы она чем-то подкрепила свои возражения, первое, что она сказала, — это что Исабель слишком молода для меня.
Он горько рассмеялся.
— Можете себе представить? Для нее я был старый дурак с членом, повисшим от бездействия!
— Она, конечно, не могла так думать, Джеффри, — Адам снова наполнил кубок своего друга, потом подошел к Элинор и предложил ей вина. Его взгляд означал молчаливое требование прекратить допрос.
Она качнула головой, отвергая то и другое, и хитро улыбнулась отцу.
— Итак, о чем вы говорили, милорд? — обратилась она к сэру Джеффри.
— Когда я сказал Юлиане, что я об этом думаю, она, конечно же, пошла на попятную. Но тут же принялась нести слезливую бабью чепуху. Про то, что ее мать не хотела бы, чтобы я женился на Исабель. Я сказал ей, что та, когда заболела, сама умоляла меня оставить ее и найти себе здоровую молодую женщину, чтобы согреть постель. Вы бы видели ее лицо, когда я сказал ей об этом. Глупая девчонка!
Его щеки понемногу заливала краска. Он запрокинул голову и залпом выпил вино.
Адам снова наполнил его кубок. Причем Элинор заметила, что к своему ее отец едва притронулся.
Она перевела взгляд обратно на сэра Джеффри. Он раскачивал кубок, внимательно следя, как вино закручивается в маленький водоворот. Последние его слова любопытны, подумала она. Особенно если вспомнить про обет целомудрия, который сэр Джеффри, как ей однажды рассказывал Роберт, принял на время болезни жены. Да, этот человек, каким она его помнила, никогда не стал бы принуждать горячо любимую и страдающую жену разделить с ним ложе. Но, не знай Элинор его раньше, она бы, пожалуй, поверила, что сидящий сейчас перед ней мужчина способен принудить больную женщину умолять его ее бросить. Она задумалась, что могло вызвать в нем перемену: потеря руки, идущая на убыль мужская сила или что-то совсем другое?
— Полагаю, вы не верите, что дочь была с вами искренней? — помолчав, спросила она.
— У нее не могло быть других причин мешать мне жениться во второй раз, кроме ревности. Ревность — единственная причина. Юлиана молода, привлекательна, как все женщины в ее возрасте, и уже давно должна была обзавестись собственным мужем и детьми. Выходило, что Исабель раньше получит мужа, и Юлиану грызла зависть. Она и сейчас сохнет от зависти. Зависть сводит ее с ума. Юлиана делает все, что в ее силах, чтобы причинить мне боль. Исабель пыталась помириться с моей дочерью и умоляла меня не отправлять ее в монастырь. Было время, я хотел отпустить ее, чтобы она поняла, что гордыня и зависть ни к чему не ведут. Но у моей жены более мягкий нрав, и я решил пойти ей навстречу. Неблагодарная девчонка выйдет замуж за Роберта. Она получит прекрасного мужа, несмотря на то, что его не заслуживает, и останется вблизи от любящей души. Но мне все равно нелегко простить Юлиане, что она так жестоко играет чувствами моей доброй жены.
Адам снова наполнил другу кубок.
— Это сумасшествие, Джеффри, у нее пройдет, я не сомневаюсь, — сказал он. — Мне памятны другие дни, когда твоя дочь радовала всех нас сообразительностью и милым обхождением. Она выйдет замуж за Роберта. Не успеешь оглянуться, как через какое-то время глупая девчонка успокоится и они с твоей женой снова станут как сестры. Ты совершенно прав. Собственный муж и дети, несомненно, положат конец этому глупому соперничеству.
Элинор опустила глаза. Всем хотелось бы, чтобы это были пустяки, подумала она. Конечно же, Элинор знала, что за горячим желанием Юлианы запереться отшельницей в Тиндале стоит нечто гораздо большее, чем та готова была ей открыть. Немногие женщины, даже чувствующие в себе истинное призвание к жизни вдали от мира, решают подвергнуть свое благочестие столь суровой проверке. Мудрость требует от нее, прежде чем принимать на веру слова Юлианы о ее призвании, проникнуть мыслью дальше обритой головы и страстных слов мольбы, и она, Элинор, сделает это. Она даже согласна принять в расчет мнение сэра Джеффри, отнесясь к нему настолько беспристрастно, насколько это будет в ее силах. Но и в слезной мольбе Юлианы ей также удалось расслышать голос истины, и было бы неправильно закрывать на это глаза.
Что же касается другой стороны только что услышанного, ее позабавила уверенность, с какой отец высказывался в пользу брака своего друга с его подопечной — брака, которого, как она знала наверняка, он крайне не одобрял. Если верить барону, то и отношения сэра Джеффри с женой были далеко не такими безоблачными, какими тот старался их изобразить. Отцу, должно быть, нелегко было выслушивать слова про золотое сердце и ангельский нрав леди Исабель, но Элинор не удалось заметить ничего, даже малейшего движения, которое бы выдало его подлинные мысли. За те дни, что отец провел при дворе короля, он явно преуспел в искусстве дипломатично наносить и отражать удары. Она могла бы многому у него научиться, если бы он только захотел ее учить.
Она подняла голову. Отец и сэр Джеффри склонились над столом, пальцем чертя на деревянной поверхности невидимый план полей сражений. Они уже успели уйти с головой в воспоминания о минувших битвах. Говоря о них, оба словно помолодели, их дружба, рожденная столькими горестями и радостями, пережитыми вместе за эти годы, казалась несомненной.
Она посмотрела на сэра Джеффри и на этот раз увидела, как изменился человек, которого она знала, еще когда была жива его первая жена. Тогда он был добрее и ни с кем не стал бы разговаривать так резко, как говорил сегодня. Точно так же никогда не забыть ей и о том, что этот человек спас жизнь ее отцу, когда сподвижники Монфора стащили барона, ослабевшего от глубокой раны в бедро, с седла. Если бы сэр Джеффри не рискнул тогда собственной жизнью, она бы молилась сейчас на могиле отца, а не спорила бы с ним — человеком, которого она любила и уважала, несмотря на все его порой ослиное упрямство.
Она глубоко вздохнула и тихо поднялась, намереваясь оставить старых друзей одних. Даже если бы Юлиане и удалось убедить ее в искренности своего призвания, так что у Элинор не осталось бы на этот счет никаких сомнений, сегодня спорить все равно бесполезно.
