устроившаяся на теплой охапке чистой соломы под дверью, немедленно проснулась. Она неловко поднялась на ноги, отряхивая с платья желтые колючие стебли.
— Миледи?
Элинор улыбнулась.
— Он будет жить, славная нянька.
Женщина утерла пухлой рукой покрасневшие глаза.
— Благодарение Богу! — сказала она, устремив взгляд к деревянному потолку. Потом обернулась к сестре Анне:
— За это и за то умение, которым Он благословил вас, сестра. А сейчас можно мне ухаживать за мальчонкой? Должна я о чем-то позаботиться? Он спит? Есть он может?
Все это она выпалила на одном дыхании, громоздя вопрос на вопрос.
— Тебе предстоит позаботиться о зверски голодном мальчике, когда он проснется, — засмеялась Анна. — Давай ему все, что он захочет, но понемногу и только после того, как он примет лекарство. Я поставила у кровати деревянную чашку. Лекарство горькое. Ему оно не понравится. Потом можно будет дать немного меда от кашля, но только так, чтобы перерыв между горьким и сладким не был слишком коротким.
Нянька нахмурилась. Белую кожу между бровей прорезали розовые морщинки.
— Скажи ему, что сэр Гавэйн проглотил бы лекарство и не пожаловался, — сказала Элинор. — Если он не поверит на слово своей тете, скажи ему, я попрошу прийти брата Томаса и он подтвердит мои слова.
— Вот спасибо, миледи, так ему легче будет выпить горькое. Он так привязался к брату Томасу и просто сияет, когда наш святой отец приходит за ним ухаживать. Он отличный рассказчик, брат Томас, ей- богу! — продолжала она, залившись здоровым румянцем и поднося руку к необъятной груди. — Он сам становится словно могучий воитель, когда рассказывает свои истории о рыцарских подвигах.
Увидев краску на щеках няньки, Элинор сочувственно улыбнулась. Говоря по совести, ее собственное сердце все еще билось сильнее обычного при виде высокого, широкоплечего монаха. Когда он только что появился в Тиндале, вскоре после нее, греховный жар проник в ее тело и задержался в нем намного дольше, чем прилично для женщины, давшей обет целомудрия.
Хотя воздержанием от мяса и молитвами, во время которых она лбом прижималась к холодному полу монастырской церкви, Элинор пыталась охладить свою страсть, она не смогла изгнать сжигавший ее огонь сладострастия с той окончательностью, о которой молила Бога. На ледяных камнях капеллы здесь, в Вайнторпе, это удалось ей несколько лучше, но даже сейчас у нее не получилось до конца избавиться от желания.
Она бы, конечно, предпочла, чтобы какой-нибудь другой монах сопровождал ее и сестру Анну в Вайнторп-Касл, но ее приор в Тиндале был болен, а человек, на котором она могла бы остановить свой выбор вместо Томаса, как назло, лучше всего подходил, чтобы остаться за приора. Тут сестра Анна предложила взять с собой Томаса, сказав, что он может быть полезен в уходе за мальчиком. По тому, как он помогал ней в монастырской больнице, она знала, как прекрасно брат Томас ладит с детьми. Когда Элинор наконец обмолвилась Томасу об этой возможности, то увидела, как он загорелся мыслью отправиться в путешествие. Ей оставалось лишь смириться, поскольку не было повода отказать ему. По крайней мере, такого, о котором она решилась бы сказать вслух.
Сейчас она была рада, что он с ними. Ричард так привязался к монаху, что Элинор охотно согласилась бы вынести куда большую пытку, какой бы сладостной она ни была, любой грех похотливых мечтаний, лишь бы племянник поскорее выздоровел. Когда же она вернется в Тиндал, ее духовник будет весьма озадачен, придумывая достаточное искупление для ее грешных помыслов, но он человек добрый и мудрый. Пусть наказание, которое он наложит, окажется суровым, но оно в то же время будет справедливым и человечным.
Топот бегущих ног вывел Элинор из задумчивости. Молодой паж, запыхавшись, ворвался через проем, ведущий к винтовой лестнице в конце коридора, и замер перед ней как вкопанный.
— Тихо, мальчик, — воскликнула она, — надеюсь, с моим отцом и братом ничего не случилось?
— Ваш сиятельный отец ничего об этом не говорил, — произнес тот, пытаясь придать своим нежным чертам более взрослое и торжественное выражение, — но он просит вас незамедлительно присоединиться к нему в большом зале.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Пронзительный крик сотряс холодный воздух. Одна из служанок уронила свой ворох белья и бросилась к лошади, которая везла мертвое тело. Когда женщина обхватила руками голову мертвеца, та неестественно вывернулась вбок. Взгляд глаз, которые теперь смотрели прямо на нее, был пустым и остановившимся.
Упав на колени, прямо в жидкую грязь, она принялась равномерно бить себя в грудь рукой, судорожно сжатой в кулак, а ее звериный вой понесся к небесам. Хотя многие в это время быстро шептали молитвы, те, в чьих душах ее отчаянный плач пробудил сочувствие, понимали, что только время или смерть принесут этой женщине утешение.
У себя за спиной Томас тоже услышал стон, но мужской. Он повернулся и увидел молодого всадника, круглолицего и гладко выбритого, пинками гнавшего от себя седоволосого слугу, который хотел помочь ему спуститься с лошади. Ногой, обутой в сапог, молодой человек с такой силой пнул старика в плечо, что тот покачнулся и упал в желтоватое месиво. Крикнув с плохо скрытым нетерпением конюшему, чтобы забрал лошадь, всадник соскочил с седла, после чего протопал по грязи мимо старого слуги, едва успевшего подняться на колени.
— Это Генри, — сказал Роберт.
— Подобная жестокость по отношению к беспомощному старику не вяжется с рыцарским обетом не обижать слабого.
Роберт невесело рассмеялся.
— Рыцарским? Генри может наследовать титул и земли Лейвенхэма, но рыцарем ему никогда не стать. Генри трус. Он храбр, только если враг повернулся к нему спиной. А как он обходится с теми, кто уступает ему в родовитости, вы и сами видите.
Руки Томаса сжались в кулаки, и он пожалел, что не может на время забыть о своем призвании и прямо на месте преподать лорду Генри урок.
— А сейчас прошу вас понять и простить меня, достойный монах. Я должен переговорить с сэром Джеффри. Человека, чье тело теперь лежит на лошади, отец высоко ценил за долгую и верную службу. Я должен выяснить, как вышло, что Хьювел нашел столь скорый и безвременный конец.
— Разумеется, — откликнулся Томас, пряча руки в рукава рясы.
Кивнув, Роберт решительно зашагал по направлению к всадникам. Покрытая ледяной коркой земля под его башмаками звонко хрустела, а проклятия, которые он бормотал себе под нос, застывали в воздухе облачком белого пара.
Томас тоже двинулся было вперед, но потом передумал. В конце концов, в Вайнторп-Касле он был гостем и человеком посторонним. Если он понадобится, его позовут.
Когда Роберт поравнялся с группой на лошадях, Томас увидел, как второй всадник кивнул ему в знак приветствия. Томас решил, что ему, должно быть, за сорок. Его седая борода только кое-где сохраняла еще прежний каштановый оттенок. Покрытое, несмотря на зиму, темным загаром, худое и хищное лицо было изборождено глубокими морщинами. С известным изяществом он махнул слуге, предлагавшему помощь, чтобы тот шел прочь, затем криком подозвал к себе Генри. Наклонившись вперед, всадник локтем зацепился за луку седла и неуклюже сполз на землю, чуть не потеряв при этом равновесие. В том, как он после того выпрямился, чувствовалось достоинство. Там, где должна была находиться его правая кисть, было пусто.
Генри неохотно приблизился. Щеки его пылали, когда он рукой указал в сторону мертвого тела.
— Я тут ни при чем, — прокричал он, обращаясь к одной из двух женщин, еще сидевших на лошадях. Потом, свирепо уставившись на Роберта, продолжил: — Этот человек выскочил передо мной на тропе. Я
