Еще более примечательное посольство прибыло ко двору Тайцзуна в 628г., на семь лет раньше, чем несториане. Оно состояло частично из арабов, которые прибыли по морю в Кантон на торговом корабле из Янбу, порта в Аравии недалеко от Медины (корабли уже активно использовались в восточной и западной торговле того времени). Этих арабов направил все тот же Мухаммед, величавший себя «Пророком Бога», и послание, которое они доставили Тайцзуну, было, вероятно, идентично тем, которые получили в том же году византийский император Ираклий и Кавад в Ктесифоне.
Китайский правитель не проигнорировал это послание, как поступил Ираклий, но и не стал оскорблять послов, подобно отцеубийце Каваду. Он принял их хорошо, выказал глубокую заинтересованность их теологическими воззрениями и даже помог им, как говорят, построить мечеть для арабских торговцев в Кантоне — мечеть, которая сохранилась до наших дней. Это одна из старейших мечетей в мире.
8
Городская жизнь, культура и могущество Китая при ранних танских правителях представляют собой такой яркий контраст с упадком, беспорядками и развалом в Западном мире, что сразу же встает один из самых любопытных вопросов в истории цивилизации. Почему Китай не сохранил это мировое лидерство, которое он обрел благодаря своему быстрому возвращению к единству и порядку? Почему он и по сей день не доминирует в мире культурно и политически?
Какое-то время Китай, бесспорно, сохранял свое лидерство. Мы можем с уверенностью сказать, что только через тысячу лет, в XVI и XVII вв., с открытием Америки, распространением книгопечатания и образования на Западе и с зарождением современного научного подхода западный мир снова начал обгонять Китай. При правителях Тан, в его величайший период, и далее, при утонченной, но несколько упадочной династии Сун (960—1279), в период правления просвещенных Мин (1368—1644) Китай являл собой зрелище процветания, счастья и творческой активности, значительно превосходя любое современное государство. И раз он добился столь многого, почему он не достиг еще больше? Перед китайскими кораблями были открыты просторы морей. В то время уже существовала значительная заморская торговля. Так почему же не китайцы открыли Америку или Австралию?
Существуют древние бушменские наскальные изображения, которые, возможно, указывают на то, что отдельные китайские корабли достигали Южной Африки в некое точно не установленное время. Говорят, что в Мексике также прослеживаются следы побывавших там китайцев и что китайские наскальные изображения есть в Новой Зеландии. Но если это и так, все эти случайные открытия получили не большее продолжение, чем плавание вокруг Африки карфагенян или первые посещения скандинавами Америки. Необходимо нечто большее, чем индивидуальный гений и личная инициатива, чтобы сделать эти открытия достоянием общества, чтобы они принесли плоды и воплотились в установившееся и пригодное для употребления знание. Само общество должно быть готово к этому.
В Китае, конечно же, как и в других частях света, не было недостатка в личной наблюдательности и изобретательности. Ки-
тайцы знали о порохе в VI в., они использовали местное отопление на газе и угле за столетия до того, как этому научились в Европе. Они превосходно строили мосты, на высоте была их гидравлика, знание минералов, которое демонстрируют их антикварные изделия, было очень велико. Почему же они так и не смогли организовать систему совместного исследования и фиксирования полученных в результате исследований знаний, которую дала миру современная наука? И почему, несмотря на их прекрасную подготовку в хороших манерах и самообладании, интеллектуальное образование так и не пошло в широкие массы населения?
Интеллектуальная инициатива, свободное предпринимательство, склонность к эксперименту, которые, как предполагается, характеризуют западное сознание, совершенно очевидно проявляются в истории этого сознания только во время особых периодов и при особых обстоятельствах. Во всем остальном Западный мир демонстрирует тот же традиционализм и консерватизм, что и Китай. С другой стороны, китайский ум, когда для этого есть стимулы, проявляет себя столь же гибким и изобретательным, как и европейский, и даже в большей степени, чем близкое ему японское сознание.
Возьмем для примера греков. Весь период их интеллектуального расцвета попадает на период между VI столетием до н. э. и упадком александрийского Мусея при поздних Птолемеях во II в. до н. э. Греки были и до, и после этого времени, но история тысячи лет Византийской империи демонстрирует нам греческий мир, по меньшей мере, в таком же интеллектуальном застое, что и Китай. Мы уже обращали внимание на сравнительную бесплодность итальянского ума на протяжении римского периода и его обильное плодоношение во времена Возрождения учености. Англичане отличались непревзойденной ученостью в VI и VII вв. н. э., но далее ничем не смогли отличиться вплоть до XV в. Снова же арабская цивилизация, как мы впоследствии расскажем, словно звезда, вспыхнула и светила на протяжении десяти — пятнадцати поколений с момента появления ислама, при этом не отличаясь ничем более-менее значимым ни до, ни после этого.
Китай же демонстрировал стабильную, пусть и разрозненную изобретательность; и прогресс китайского искусства свидетельствует о постоянных новых течениях и мощных инновациях. Мы слишком преувеличиваем благоговение китайцев перед их отцами — отцеубийство было гораздо более распространенным преступлением среди китайских императоров, чем даже среди правителей Персии. Более того, Китай знал несколько либеральных движений и восстаний против «путей древности».
В дни Тан, Сун и Мин Китай, должно быть, не знал недостатка в обеспеченных людях, представлявших примерно тот же класс, что и молодежь, которая наполняла Академию в Афинах, или деятели Возрождения в Италии. И все же Китай в эти благоприятные периоды не сумел создать сколько-нибудь значительных систем из зафиксированных и проанализированных фактов.
Если мы отбрасываем всякое представление о том, что существуют глубокие расовые различия между Китаем и Западом, которые делают китайца по природе консервативным, а европейца — прогрессивным, мы вынуждены будем искать истинную причину этой разницы в другом направлении. Многие склонны находить эту причину, которая, несмотря на все ее первоначальные преимущества, так тормозила Китай на протяжении последних четырех или пяти столетий, в скованности китайского ума образным мышлением и неповторимой китайской письменностью, настолько усложненной и запутанной, что умственная энергия этой страны уходит значительным образом на то, чтобы овладеть ею. Эта точка зрения заслуживает более внимательного рассмотрения.
Мы уже рассказывали об отличительных особенностях китайского письма и китайского языка. Японская письменность произошла от китайской, но состоит из системы знаков, отличающихся более быстрым написанием. Значительная часть этих знаков — идеограммы, взятые из китайского и применяемые таким же образом, как и китайские идеограммы, но с прибавлением ряда знаков, обозначающих слоги. Существует также японская слоговая азбука на манер шумерской слоговой азбуки, которую мы уже описывали в одной из ранних глав. Японское письмо остается довольно неуклюжей системой, такой же неуклюжей, как и клинопись, хотя и не настолько, как китайское. В Японии даже было движение за то, чтобы перенять западный алфавит. Корея уже давно сделала шаг вперед и создала подлинный алфавит на основе все тех же китайских иероглифов.
Все остальные значительные системы письма, которыми сейчас пользуются в мире, основаны на средиземноморских алфавитах, учить их и пользоваться ими несравненно легче, чем китайским. Это означает, что в то время, как другие народы учат сравнительно простой и доступный метод излагать свои мысли на языке, который им знаком, китайцу приходится овладевать огромным множеством сложных слов- знаков и слов-групп. Он должен не просто выучить знаки, но также принятое группирование этих знаков для выражения различных значений. Китаец должен познакомиться для этого с определенным числом показательных классических произведений. Как следствие в Китае хоть и можно найти огромное количество людей, которым знакомо значение наиболее часто встречающихся иероглифов, далеко не все обладают достаточно обширными знаниями, чтобы понять значение газетной статьи, и еще меньше тех, кому доступны стилистические тонкости и редкие оттенки значений. В меньшей степени это справедливо в отношении Японии.
Нет сомнения, что читатели-европейцы, особенно таких богатых лексически языков, как английский или русский, во многом также отличаются тем, насколько они могут понять содержание книг, которые прочитали. Их понимание разнится в зависи-
мости от их словарного запаса. Но соответствующие им уровни интеллекта среди китайцев вынуждены
