Во-вторых, подвергается осмеянию Православие и патриотизм, на нём основанный.
В-третьих же, самое важное: утопия Триродова противопоставлена центральной идее Православия, которая точно выражена в пасхальном тропаре:
' — Оставьте меня! — решительно сказал Триродов. — Нет чуда. Не было Воскресения. Никто не победил смерти. Над косным, безобразным миром восставить единую волю — подвиг, ещё не совершённый'.
Автор, кажется, хочет препоручить Триродову дело Христа, но без Крестной Жертвы: утверждением своей воли над миром… Над измышленным миром, прибавим. Это умственная игра, не более. Сологуб, разумеется, понимал невозможность им нафантазированного, но хотя бы потешить себя мечтою отказаться не смог.
У Сологуба можно найти еще много иных идей (среди прочих — сочувствие революции), но достаточно и сказанного.
Валерий Яковлевич Брюсов
Валерий Яковлевич Брюсов (1873–1924) долгое время признавался одним из вождей символизма. В ранней юности, он поставил себе эту цель и добился, деспотически поддерживая завоёванное положение. Все биографы обречены цитировать дневниковую запись от 4 марта 18 93 года:
'Найти путеводную звезду в тумане. И я вижу её: это декадентство. Да! Что ни говорить, ложно ли оно, смешно ли, но оно идёт вперёд, развивается и будущее будет принадлежать ему, особенно когда оно найдёт достойного вождя. А этим вождём буду Я! Да, Я!'.
Даже названия первых его сборников поэтических (весьма слабых) говорят сами за себя: 'Chefs d' oeuvres' ('Шедевры', 1895) и 'Me eum esse' ('Это — я', 1896).
В своих ранних поэтических опытах он был чрезмерно подражателен, шёл вослед французским поэтам Вердену, Рембо, Бодлеру… Как и положено поэту (особенно молодому) того времени, Брюсов противопоставлял реальности мир мечты, жаловался на жизнь, видя в реальности враждебное себе начало, играл в таинственность.
Брюсов ввёл в русскую поэзию эти новые темы, замутнив её тем, что заимствовал у французов. Эти темы будут характерны для Брюсова долгое время, и над всем он поставит себя, своё индивидуалистическое самоутверждение. Для него само искусство есть средство утвердить свои переживания, свои состояния, которые сами в себе — цель. Эгоцентрическое понимание искусства, вознесённого над миром, Брюсов отразил в стихотворении 'Юному поэту' (1896). Здесь всё просто: живи в мире мечты, будь жёстким эгоистом и рабски служи этому кумиру — искусству. Искусство ведь и обеспечивает возможность бытия в эгоистическом замкнутом мире мечты. Десять лет спустя он повторяет ту же программу (стихотворение «Поэту», 1907), дополняя её опытом: идеал обретается прохождением через муки, к которым должно быть готовым.
Мережковский однажды, в период расцвета дружбы с Брюсовым (1902 год), спросил его, верует ли он в Христа. Брюсов ответил: нет, — чем весьма огорчил религиозного искателя.
Но общение с Мережковским бесследно не прошло. Он заинтересовался христианством, но подошёл к нему с нездоровым интересом, как подходил к мистицизму, тайнам оккультизма, к спиритизму. И сразу ему захотелось всё переделать, переставить, согласуясь с собственным разумением и любопытством.
Поэтому Брюсов точно соответствовал характеристике Ходасевича, данной им поэтам 'серебряного века': им было всё равно, кому служить.
Брюсова вообще обвиняли в демонизме, недаром называли «магом». Его боялись, всерьёз веря, что он владеет силой, полученной от сделки с дьяволом. Так, например, воспринимал Брюсова Белый.
Только зачем искать какого-то особого мистического демонизма? Демонизм — это всякое неверие. Неверие, от которого происходят и гордыня, и уныние, и тяга к смерти, и жажда самоутверждения, и человекобожие. Вот подлинный демонизм, который обнажает в себе Брюсов:
Поэтому когда Брюсов после 1917 года пошёл в услужение большевистской власти, воспевал революцию, славил Ленина, это было для него естественно и логично: не всё ли равно,
Из прозаических опытов Брюсова любопытнее прочих роман 'Огненный ангел' (1908). Действие происходит в Германии XVI века, всё погружено в стихию магических соблазнов. Некоей девушке Ренате является в облике ангельском дьявол, который затем якобы обращается в земного красавца графа Генриха. После расставания с графом Рената встречается с возвратившимся из Америки Рупрехтом, гуманистом, рационалистом и поклонником научного знания. Под влиянием Ренаты он начинает занятия магией, посещает шабаш ведьм, вызывает дьявола, ведёт беседы о тайнах мироздания, встречается с Фаустом и Мефистофелем, пытается, по требованию Ренаты, убить графа Генриха… В финале Ренату сжигают на костре, а Рупрехт вновь отправляется в Америку. Всё это преподносится занимательно, хотя и несколько рассудочно. Брюсов — сугубый рационалист. Всю «чертовщину», им изображённую, он изучает пытливым своим умом. Рупрехт во многом его alter ego: он тоже предаётся всей мистике как исследователь, а не преданный поклонник и раб.
Некоторые литературоведы видят в романе изображение борьбы между магизмом и гуманизмом и пытаются разгадать, кто победил. Да кто бы ни победил — в выигрыше в любом случае останется всё тот же 'огненный ангел'.
Брюсов любопытен как художник, но смущает своей полной бездуховностью.
Вячеслав Иванович Иванов
Имя Вячеслава Ивановича Иванова (1866–1949) прежде всего соединяется в сознании со знаменитой «башней», с происходившими в квартире Иванова религиозно-философскими и литературными средами (1905–1909). «Башня» — это угловой полукруглый эркер в том доме, где жил Иванов в Петербурге, образовывавший в одной из комнат квартиры своеобразную конфигурацию. В «башне» читались стихи и проза, велись религиозные и философские беседы. Здесь не обошлось без попытки (о ней не без усмешки рассказал подробнее других Бердяев) некоей то ли мистической оргии, то ли «радения», о чём сами участники действа вспоминали, вероятно, с ощущением внутренней неловкости.
Сам Иванов был теоретиком, идеологом символизма, а также и поэтом. Иванов отождествлял
