оранжевый фургон во дворе заброшенной автомастерской на Бейзинг-стрит.
— А кто такой этот Тэд Грин? — спросил Рори Плантагенет.
— Тад Грин. Тадеуш, надо полагать. Американец. Я не смог найти о нем никаких упоминаний. Издатель давно умер. Все разыграно как по нотам. Полагаю, наш друг Барри тщательно все обдумал. Он не стал бы заявлять, что написал «Гамлета».
— Все это так на него не похоже. Насколько я его знаю.
— «Валлиец — на руку нечист. Зашел ко мне валлиец…»
— Это ведь не мистификация, правда? У меня на такие дела шестое чувство. Уж если ко мне обращаются…
— Клянусь женой и детьми. Послушай. Неужели ты не понимаешь, как это тяжело для меня? Мы с ним приятели со времени Оксфорда. Я люблю этого засранца.
— Что ж, чем больше я думаю, тем больше мне кажется, что Болтун за это ухватится, — сказал Рори. «Болтун» — это было служебное прозвище его издателя (стопудового камберлендца, сэра Мэтью Дрюитта). — Это то, что ему нужно.
— Почему?
— Потому что Гвин лейборист. И к тому же валлиец. Перейдем к женщинам.
Когда принесли счет, Ричард встал из-за стола и вышел позвонить. Рори хотел просмотреть «Брожу среди чудес» и взял книжку с собой на выходные; он собирался прочесть ее параллельно с «Амелиором» и, если дело выгорит, дать броский материал в понедельник — в то самое утро, на той яркой заре, когда в Британии должен был увидеть свет «Возвращенный Амелиор». Ричард стоял, склонив голову над полной горстью мелочи. Он хотел предупредить Джину, что забежит на минутку. Сегодня он опаздывал — страшно опаздывал — в «Танталус пресс».
Он стал набирать номер своего телефона.
В доме 49 по Кэлчок-стрит, в квартире Е, Джина принимала ванну, волосы ее были серыми и жирными от какого-то то ли мусса, то ли бальзама. Заткнув уши пальцами, она опустилась в воду. Сквозь пар были видны только ее грудь и нос.
В соседней комнате зазвонил телефон. Он трезвонил и трезвонил. Наконец звонки оборвались.
Голова Джины и ее торс вынырнули из воды.
Пространство и время были против Ричарда. Вселенная определенно решила покончить с ним.
Выйдя из «Адама и Евы», Гвин двинулся по Кэлчок-стрит.
«Несмотря на то что его романы вызывали в воображении идеализированное представление о человечестве, сам он оставался…» «Будучи деятельной натурой, он поступал по-…» «Никто не посмел бы его обвинить…» «Он всегда…»
На крыльце дома номер 49 Гвин нажал звонок под табличкой с фамилией Талл. Выждал. Посмотрел на часы, потом на свои ногти.
— Кто там?
— Это я.
Наступило молчание. Послышался звон, Гвин вошел и стал подниматься по лестнице.
Джина в своем розовом махровом халате ждала его на лестничной площадке.
— Ты собираешься задержаться? — спросила она.
Когда они вышли на улицу, Лизетта выпустила руку Марко, чтобы пересчитать сдачу.
— Привет.
Перед ними стоял Тринадцатый. Марко обрадовался. Тринадцатый ему нравился. Он считал, быть чернокожим — это круто. Лизетта была чернокожей, но она — девчонка. А Тринадцатый — чернокожий, и к тому же он парень.
— Где ты пропадал? — спросила Лизетта.
— Тебя зовет Анджела. — Тринадцатый указал направление согнутым пальцем, что означало: за углом. — В «Черном кресте», — уточнил он.
Марко попятился, когда Лизетта взволнованно переступила с ноги на ногу: Анджела была ее старшей сестрой. Лизетта переложила мешок с покупками из правой руки в левую и потянулась к Марко.
— Тебя не пустят с ребенком в паб. Мы тебя здесь подождем.
Лизетта сурово посмотрела на Тринадцатого.
— Оставь его нам, — сказал Тринадцатый.
— Понимаешь, Джина, получается двусмысленность. Ты из Ноттингема. Собираюсь ли я задержаться. Просто прелесть, когда ты так говоришь. Собираюсь ли я остаться? Или я собираюсь перестать?
— Так что же?
— И то и другое. В этот раз, если можно, я останусь. А потом перестану.
— Ты все время так говоришь, но приходишь снова. Пожалуйста, перестань и не оставайся. Уходи.
Гвин вздохнул и сказал:
— Ладно. Значит, ты не возражаешь, чтобы я рассказал Ричарду? Представляю, какой это будет для него удар. Как думаешь, ему будет легче или, наоборот, тяжелее, если я скажу, что ты делала это ради денег?
— Я не делала это ради денег. Я делала это, чтобы отомстить.
— Ах да. Бедная Энстис. Я как-то раз ее видел. Просто не верится.
— Странно, что он до сих пор не догадался. Я всегда ему говорила, что пойду на худшее.
— Но он думает, что я тебе не нравлюсь.
— Так и есть.
Гвин отвернулся. И все-таки у него вырвалось:
— Ох уж эти женщины!
Он снова вздохнул. Потом достал бумажник и вытащил четыре крупные банкноты.
— Так или иначе, без денег не обошлось. Мне нравится представлять себя покровителем Ричарда. Который помогал его семье выжить, пока тот заканчивал свой последний и, как уверяют некоторые, свой самый великий роман. Как он, кстати, назывался?
— Довольно. Прекрати. Хватит.
— Но ты почему задерживаешься? Я хочу сказать, остаешься. Должен сказать, в последние дни его присутствие для меня… просто омерзительно. Ну конечно, у вас ведь любовь, разве нет? Море страсти. Почему бы тебе просто не вышвырнуть его? Он уйдет.
Да, он уйдет. Возьмет и пойдет в телефонную будку… Он уйдет тихо. Кстати, о Ричарде. Джина чувствовала все бушующее в нем насилие, вербальное насилие. Но он никогда не выплеснул бы его на нее. И она это знала.
— Ну, последний раз, — сказал Гвин. — «Красавица и чудовище».
Естественно, львиную долю внимания Марко притягивало происходящее на уровне его глаз. Например, пещерный полумрак под лотками, куда могло закатиться яблоко или репка: между сточным желобом и краем тени. Потаенный блеск там, куда он легко мог проникнуть, просто чуть пригнувшись, туда, где лучше быть маленьким, чем большим и высоким.
Марко оглянулся. Он покрутился на месте и посмотрел вокруг. Тринадцатый исчез. И тут же в ушах Марко стало что-то мурлыкать. Он поворачивался и поворачивался, стараясь различить знакомое лицо среди качелей и каруселей, костюмированных мошенников и лицедеев в платьях из тафты — королей, дам и валетов.
На перекрестке стоял автобус. За этим автобусом отец Марко со своим другом прошел по Уэстбурн- парк-роуд в сторону Лэдброук-Гроув.
— Я слышал про одного романиста, — говорил Ричард, — который вел курс писательского мастерства
