выглядела как терпимость: просто широко открытые глаза. «Т». Может быть, глухонемой мальчик хочет сказать: «Ты»? Погодите. Вот он снова принялся что-то изображать пальцами. Может, «О» значит «ничего»? От напряжения я весь подался вперед и сосредоточенно нахмурился, внезапно почувствовав близость откровения, как будто этот мальчик мог сказать мне что-то, что мне действительно нужно было знать.
Ведь я знаю так мало. Ведь я так нуждаюсь в информации, откуда бы она ни была почерпнута.
— Том, — сказал мальчик. — Меня зовут Том.
Тогда я сложил свои скрюченные, вдруг ставшие чужими пальцы в «М» и «Э» и подумал: как я мог, как смел изображать из себя всеведущего мудреца, когда я ничегошеньки не знаю? Если я даже не смог прочесть имя ребенка в этом чувствующем себя неловко тумане?
Я написал эти строки пять лет назад, когда мне было столько же лет, сколько Ричарду. Уже тогда я знал, что Ричард выглядит вовсе не так плохо, как ему кажется. Пока еще нет. Если бы это на самом деле было так, то наверняка кто-нибудь — женщина или ребенок: Джина, Деми, Энстис, Лизетта, Мариус, Марко — взял бы его за руку и отвел бы в какое-нибудь красивое, уютное, светлое место, ласково шепча ему на ухо какие-нибудь слова, пока он ловил бы ртом воздух. Убежденность в собственной безобразности на пороге среднего возраста — дело обычное и, возможно, даже повсеместно распространенное. Но когда Ричард смотрел в зеркало, он искал там то, чего там уже не было.
Возможно, нам было бы легче, если бы мы знали, где мы живем. Ведь, в конце концов, у каждого из нас — один и тот же адрес. Его помнит каждый ребенок. А звучит он примерно так:
Такой-то номер дома.
Такая-то улица.
..Такой-то город.
…Такое-то графство.
….Такая-то страна.
…..Такой-то континент.
……Такое-то полушарие.
…….Планета Земля.
……..Большие планеты.
………Солнечная система.
……….Альфа Центавра.
………..Ветвь Ориона.
…………Млечный Путь.
………….Местное скопление.
…………..Местное суперскопление.
……………Вселенная.
…………….Эта Вселенная, включающая:
……………..Местное суперскопление.
………………Местное скопление.
……………….И так далее. В обратном порядке, вплоть до:
………………..Такая-то улица.
…………………Такой-то номер дома.
Возможно, нам было бы легче, если бы мы знали, куда и с какой скоростью идем.
Земля вращается вокруг своей оси со скоростью полкилометра в секунду.
Земля вращается вокруг Солнца со скоростью тридцать километров в секунду.
Солнце вращается вокруг центра Млечного Пути со скоростью триста километров в секунду.
Млечный Путь движется в направлении созвездия Девы со скоростью двести пятьдесят километров в секунду. С точки зрения астрономии все удаляется друг от друга.
Возможно, нам было бы легче, если бы мы знали, из чего мы сделаны, что поддерживает в нас жизнь и к чему мы вернемся.
Все, что находится у вас перед глазами — бумага, чернильница, эти слова и ваши глаза тоже, — были сделаны из звезд: звезд, которые взрываются, когда умирают.
Если точнее, то нас согревает, высиживает и выращивает одна стабильно работающая водородная бомба, наш желтый карлик: звезда второй стадии главной последовательности.
Когда мы умрем, наши тела в конце концов через пять миллиардов лет, примерно в 5000001995 году, вернутся туда, откуда пришли: на умирающую звезду, нашу звезду.
Возможно, нам было бы легче, если бы мы знали все это. Возможно, нам было бы легче, если бы мы все это чувствовали.
Бесспорно, Вселенная — это Высокий Стиль.
А что же
~ ~ ~
Мы все упрямы до тупости. Первый пункт в плане Ричарда по уничтожению Гвина Барри не был задуман как решающий или хотя бы эффектный. Но с другой стороны, он доставил Ричарду кучу хлопот, потребовал серьезных финансовых вложений и довел до состояния крайнего утомления. Все эти телефонные звонки, изматывающие поездки через весь город и бесталанные схватки с упаковочной бумагой и шпагатом. Есть ли у Ричарда талант прозаика — этот вопрос пока остается открытым, но что касается упаковочной бумаги и шпагата, то здесь от него абсолютно точно нет никакого проку. Тем не менее он преисполнился решимости. Он даже на мгновение задрал подбородок в порыве бесхитростного героизма. Ноздри его раздулись. Ричард Талл решил отвезти Гвину Барри копию воскресного номера газеты «Нью- Йорк таймс». С запиской. Только и всего.
Ему самому было совершенно очевидно…
— Папа, а ты левый?
— Да, Марко, мне хочется думать, что да.
— И ты всегда будешь левый?
Несмотря на жизненные невзгоды, которые сможет залечить только бальзам времени, Марко, несмотря на то что померк под натиском судьбы огонь сердец — все тот же наш завет: бороться и искать, найти и не сдаваться!
— А ты всегда был левым? Как ты полевел?
Ричард прикрыл глаза. Уронил ручку на стол и сказал:
— Ты хотел сказать «лысым». Пойди погуляй, Марко.
Но мальчик не уходил, по-прежнему не сводя взгляда с отцовских волос.
— У тебя левизна мужского типа?
— Думаю, да. Что-то в этом роде.
— А сколько тебе было лет, когда ты начал леветь?
— Иди, Марко. Иди поиграй на дороге. Я пытаюсь работать.
По этому поводу ему было все совершенно ясно… Ричард снова уселся за стол; он только что отложил «Без названия» до следующего утра, закончив истерический поток едва удерживаемой на туго натянутом поводке прозы, и теперь собирал вместе свои заметки (довольно разрозненные) к рецензии на книгу «Темный домик души. Жизнь Эдмунда Уоллера». Странное дело, но даже его карьера книжного обозревателя описывала аккуратно ниспадавшую кривую, как на графике над кроватью умирающего. Он начинал с рецензий поэзии и прозы; потом перешел только на прозу; потом на американскую прозу (это был его конек, его страсть). Что-то пошло не так, когда он взялся за южноамериканскую прозу: потянулась нескончаемая процессия романов, на протяжении тысячи страниц цветисто повествовавших о борьбе с
