венок из белых и красных цветов и ленту с надписью: «Нашей малышке Шерон». Хочу, чтобы поскорее настал день похорон. Во-первых, потому, что на мне будет красивый костюм, во-вторых, потому, что устроят торжественное шествие, будут по очереди подходить к могиле и бросать землю на гроб, а потом петь церковные гимны. Меня это приводит в восхищение. Родители Шерон никак не могли договориться: мать хотела устроить похороны по еврейскому обряду, а мамин брат — по католическому. В конце концов матери пришлось уступить… Видишь, от этой девчонки, даже мертвой, одни проблемы.
Не знаю, зачем я продолжаю с тобой разговаривать, Дженни. Разве что по доброте душевной. Мне не слишком нравится, что ты читаешь мой дневник. Советую тебе больше этого не делать.
Ужасно хочется удрать отсюда. Кх-м, я решила наговорить это на магнитофон из-за того, что… кх-м… это удобно и не нужно держать ручку. К тому же магнитофонную запись можно стереть, и вдобавок я хочу отплатить ему той же монетой. Нужно только научиться пользоваться этой штукой.
Моя идея заключается в том, чтобы поставить магнитофон в комнате Старухи и записывать все, что там происходит. Может быть, он заговорит или сделает что-нибудь еще — засмеется, кашлянет — в общем, как-то себя выдаст…
Вот я и снова здесь. Прошу прощения, я слегка хлебнула для согрева.
Так странно разговаривать с магнитофоном — чувствуешь себя полной идиоткой. Эй, мистер Магнитофон, вы меня слышите? Это меня забавляет… А сейчас — алле-оп, и в постель! Спокойной ночи, механический болван!
Так странно думать о том, что я жива, но скоро умру. А все эти брошюрки, что я вбивала себе в голову, ничуть не помогут. Револьвер, который я купила, тоже не поможет. Я даже не могу упиться в стельку. Пьяна-то пьяна, но удивительно, что все еще начеку. Предупреждаю вас, королевские солдатики: королеве на все наплевать, ей тепло в своем Бекингемском дворце, она ест овсянку. Старая выпивоха! Назначил дату моей смерти! Как бы не так! Этот молокосос считает, что все ему позволено! Надо задать ему взбучку… Голова кружится. Спать.
Я в маминой комнате. Мама внизу, разговаривает с полицейскими. Дженни тоже внизу. Это ненадолго. Полицейские пришли по поводу Карен. Они время от времени заходят проверить, нет ли чего нового. Вынюхивают повсюду, словно старые псы. Все эти загадочные убийства в закоулках не дают им покоя. Но нельзя же обвинить весь город, а? Так что нюхайте хорошенько, песики, разрывайте сгнившие кости… Домашние все заняты: Марк просматривает очередное досье, Джек надраивает свой саксофон, Старк дорабатывает компьютерную игру, Кларк упражняется с гантелями. Папа изучает новую статью.
Я особенно прислушиваюсь к голосу Дженни. Видишь, Дженни, как я к тебе неравнодушен? Ты мне еще напишешь? Как знать… Ты такая скромная…
Знаешь, чего бы мне хотелось? Открыть дверь твоей комнаты и сказать: «Привет, Дженни, это я. Привет, Дженни, это Я!» Хорошо бы прозвучало. Спокойно. Сдержанно. Не как у тех слюнявых придурков, которых показывают в кино. Ты бы пробормотала: «Я не понимаю…» А потом умерла бы, прижавшись ртом к моему… умерла бы, повизгивая, словно течная сука, моя рука сжала бы твой затылок, и тебе бы это понравилось, а? тебе бы это понравилось… шлюха, я вызываю у тебя отвращение! Мне нужно вымыться, сменить белье. Я слишком разгорячен. Может быть, я болен?
Нет, я не болен, я знаю. Я хорошо себя чувствую, и с головой у меня все в порядке. Меня не лихорадит. Почему ты не убила меня, Шерон, почему? Ты сжимала мою голову в руках и колотила ее о пол, паровой котел шипел… Почему ты не убила меня? А ты, Зак, почему ты на это смотрел? Мне больше не хочется вести этот дневник, мне вообще ничего не хочется, я раздражен, слишком раздражен, я всех вас ненавижу!
2 часа дня: прибыли копы. Я чувствую, они что-то подозревают. Они спросили, не ездили ли мальчишки куда-нибудь в последнее время. «Нет», — ответила Старуха, поджав губы. А я вдруг выпалила: «Как же, мэм, они ездили в Демберри». Она резко перебила меня: «Да нет же, Дженни, не в Демберри — они ездили к своей тете в Скоттфилд». Я промолчала. Для того чтобы попасть в Скоттфилд, нужно проехать через Демберри. Коп записал все в блокнот. Все эти ежедневные записи надоели мне до тошноты. Пирожные, чай — и копы отвалили.
5 часов дня: пока все ходили покупать рождественскую елку, я поднялась наверх, чтобы забрать магнитофон. Да уж, даже смерть Шерон не отбила у них охоту к развлечениям. Одновременно я бегло прочитала новые странички из его дневника и положила их на место нарочно скомканными. Это только начало.
11 часов вечера: я собираюсь прослушать магнитофонную запись и изложить свои впечатления. Устанавливаю минимальную громкость. Нужно купить наушники, которые рекламируют по телевизору. Незаменимая вещь для подобных случаев.
Слышно, как открывается дверь. Потом чьи-то шаги по ковру. Кто-то открывает дверцу шкафа, которая слегка скрипит. Звуки едва слышны. Очевидно, он трогает шубу…
Ага, вот оно… Шорох бумаги. Он расправляет страницы. Потом скрип пера — он пишет чернильной ручкой… Останавливается. Он часто останавливается — должно быть, размышляет между фразами. Дышит все тяжелее. Должно быть, занимается теми гадостями, о которых рассказывал… О, он что-то говорит!
Я отматываю пленку назад и слушаю снова: он говорит очень хрипло, почти шепчет: «Привет, Дженни, это я». Он повторяет это дважды, медленно, и начинает тяжело дышать, почти задыхается, что это с ним? Ах, какая я дура — конечно, о-ля-ля, тяжело ему приходится! «Шлюха!» Он произносит это отчетливо, уже не детским голосом, а скорее голосом какого-то ужасного монстра, который рычит: «Шлюха!»
До этого голос у него был шипящий, мученический — такой звук издает скрученное отжатое белье, которое резко встряхивают. Теперь он успокаивается, хрустит пальцами, глубоко вздыхает, снова складывает бумажные листки, выравнивает их. Затем — звуки быстрых шагов, стук закрываемой двери. Наша захватывающая передача «Убийцы в прямом эфире» окончена.
Теперь, по крайней мере, я знаю, что это действительно голос сумасшедшего, а не кого-то притворяющегося сумасшедшим, чтобы напугать меня. Голос монстра, спрятавшегося под маской молодого человека, с ужасным голосом, ужасными желаниями, ужасными намерениями. Монстра, почти полностью уничтожившего того славного паренька, каким он когда-то был.
Завтра в восемь часов мы отправляемся на кладбище. Отец Шерон тоже будет там (мать все еще в больнице — у нее перелом тазовой кости, и она не может двигаться).
Я приняла решение: я отвечу на его вызов. Нужно принять его игру, чтобы суметь победить его. Отец говорил мне по поводу дзюдо: «Нужно воспользоваться силой противника. Сделать вид, что помогаешь ему, чтобы вывести его из равновесия». Но сам он никогда не занимался дзюдо…
Чудесная прогулка на кладбище. Следы похоронной процессии на белом снегу. Море цветов, толпа людей — как все это печально, бедная семья, столько несчастий сразу! Мы выглядели безукоризненно — такие красивые, такие вежливые, словно четверо юных новобрачных. Обрученных со смертью. Все четверо такие сильные, но такие бледные, неподвижно стоявшие в течение всей церемонии…
Мама совсем обессилела, мы ее поддерживали. Папа во весь голос пел церковные гимны.
Были здесь и родители Карен. Похоронить собственную дочь им показалось недостаточно — они пришли посмотреть, как хоронят чужую! Был и отец Шерон — в кресле-каталке, сопровождаемый медсестрой, которой пришлось сделать ему укол. И двое полицейских, расследующих дело об убийстве Карен. Последнее мне не слишком понравилось.
Но, не считая этого, все прошло хорошо. Я чувствовал, как мне на волосы падают снежинки. Я это очень люблю. Гроб осторожно опустили в могилу. Он был из светлого дерева, как и у Карен, — прекрасный
