впрыгивает в окна и выпрыгивает из них, сличает следы, пепел от сигарет, пуговицы и отпечатки пальцев. И вдруг на полном скаку — стоп! Кто кого поймал, кто от кого убегает? Сыщик стоит в пустой комнате и держит за шиворот сам себя. Конец жанра! Конан Дойл, Эдгар По, хорошо, что вы не дожили до этого несчастного времени!
В течение долгих месяцев начальник полиции шел по своему следу, то себя настигая, то внезапным рывком снова уходя от себя, совершая чудеса находчивости одновременно в двух противоположных видах деятельности. Знаменитый детектив, известный во Франции под именем Жана Грейо, в Англии под именем Джона Грея, а в России под именем Ивана Григорьева, — оказался вором-рецидивистом, известным во Франции под именем Большого Жака Фонтена, в Англии под именем Большого Джека Фонтенза, а в России под именем Жорика с Большого Фонтана.
Параллельные прямые пересеклись в точке, представляющей не бесконечно малую, а, напротив, довольно значительную величину, и даже не одну, а две величины: великого сыщика и великого рецидивиста.
Сенсация.
Впрочем, разве в уголовном и вообще в мире мало сенсаций? Мир, в том числе и уголовный, устроен так, чтобы человек, живущий в нем, не переставал удивляться. Конечно, если начальника полиции взять под стражу, он уже не будет вызывать того удивления, я бы даже сказал: восхищения, какое он вызывал, когда стоял во главе полиции. Вычеркнутый из настоящего, он будет вычеркнут также из прошлого, где у него имелись некоторые заслуги. Таково удивительное свойство человеческой памяти: она способна забывать.
И не только человеческой. Если б семя не забыло, что было когда-то семенем, оно никогда бы не стало побегом. Если бы побег не забыл, что был когда-то побегом…
Я прошу прощения у тюремной администрации, что употребил неуместное в данном тексте слово «побег», но таков закон развития и маленького семени, и взрослого, уважаемого человека…
Итак, является Жак Фонтен к Жану Грейо (дело, конечно же, происходит во Франции) и говорит:
— Напрасно ты, Ваня, за мной гоняешься: я, между прочим, сижу у тебя в кабинете.
Жан Грейо от удивления теряет дар своей французской речи, но тут же обретает английскую:
— Джек! — восклицает он. — Большой Фонтенз! Что тебе нужно здесь, во французской полиции?
— Я здесь работаю, — усмехается Джек. — В этом кабинете.
Ну, тут, конечно, удивление, выяснение, кто где работает и кто где ворует. После чего Жак Фонтен говорит:
— Ваня! Совсем ты одичал у себя в полиции, оторвался от жизни. Разве ты не заметил, что у нас давно уже воруют так же систематически, как и работают? Потому что у нас стерта грань между воровством и работой.
— Джек! — воскликнул Жан Грейо, упрямо не желая переходить на французский язык, чтоб не компрометировать родимую Францию. — Я привык делить мир на честных и бесчестных людей, на полицейских и, откровенно говоря, воров. И ты меня не собьешь с этой позиции!
— Эх, Ваня, Ваня… — вздохнул Большой Жак Фонтен. — Ты все еще думаешь, что на свою полицейскую зарплату живешь, а ведь ты уже давно не живешь на зарплату. Ты одного вора впустишь, а другого выпустишь, вот на что ты, Ваня, живешь. А кафель? Ты, я знаю, кафелем свой санузел покрыл, а ведь кафель это не честный…
— Я купил его!
— В магазине? Вот то-то и оно. Не на Елисейских полях ты купил его, Ваня, а в Булонском лесу, там, где у нас продают краденое.
— Так ведь санузел… — смутился начальник полиции. — С кафелем он совсем по-другому смотрится.
— Смотрится! Не смотреть туда ходишь, мог бы и обойтись.
— Мог бы, Джек.
— А шуба норковая? На твоей жене шуба норковая, откуда?
— Это подарок, Джек! Это по-честному.
— А кто подарил? Не каждой жене такую шубу подарят. Не каждого мужа жене.
— Жак! — Жан прикрыл дверь поплотней и перешел на французский. — Что же мне теперь?
— Не ссориться же нам. Мы же с тобой в одном деле, в одном теле… Либо ты меня за шиворот и к себе, либо я тебя под ручку и напротив.
Они перешли на шепот, и дальше уже было ничего не слыхать. Только одно слышалось: Булонский лес. Тот самый лес, где у нас продают краденое.
СОШЕЛ НА СТАНЦИИ
Диалог на двух языках
Сквер. На скамейке сидит ЧЕЛОВЕК С ФОЛИАНТОМ.
К нему подходит ЧЕЛОВЕК С ЧЕМОДАНОМ.
ЧЕЛОВЕК С ЧЕМОДАНОМ. Не подскажете, как мне найти сапожника?
ЧЕЛОВЕК С ФОЛИАНТОМ. Сапожника?
Ч. С Ч. Сапожника. Ботинок у меня порвался, а я города не знаю, только что сошел с поезда.
Ч. С Ф. Сапожник у нас рядом живет. Но вам лучше сходить к парикмахеру.
Ч. С Ч. (трогает волосы). Вы считаете?
Ч. С Ф. Не в том смысле. Сапожник у нас не чинит обуви. Ее чинит парикмахер.
Ч. С Ч. А сапожник?
Ч. С Ф. Лечит больных. Вместо лекаря.
Ч. С Ч. Неужели в городе нет лекаря?
Ч. С Ф. Есть, и очень хороший. Но он шьет костюмы.
Ч. С Ч. А портной?
Ч. С Ф. Разносит почту.
Ч. С Ч. А почтальон?
Ч. С Ф. Заседает в суде.
Ч. С Ч. Как странно… И давно у вас так все перепуталось?
Ч. С Ф. Кто его знает.
Ч. С Ч. Вы разве не здешний?
Ч. С Ф. Можно сказать, что здешний. А скорее — нет. У нас в городе все нездешние. Трубочист, мой приятель, он работает маляром, не раз говорил мне: «Я красил в этом городе все дома, но ни один мне не казался таким чужим, как тот, в котором я родился». (Углубляется в фолиант.)
Ч. С Ч. Как странно… Я ехал в поезде, и вдруг порвался ботинок. Я почти не ходил, все время лежал — и вдруг он порвался.
Ч. С Ф. Сходите к парикмахеру.
Ч. С Ч. Да, вы правы. (Трогает волосы.) Заодно можно будет постричься.
Ч. С Ф. Постричься у парикмахера? Ну, нет! Для этого вам нужно сходить к прокурору.
Слышен свист, топот.
Ч. С Ф. (вскакивает и, сложив ладони рупором, кричит). Держи полицейского! (Садится и спокойно поясняет.) Это наш полицейский. Опять что-то украл. Он у нас в городе вместо вора.
Ч. С Ч. (хватается за голову). Полицейский вместо вора… Ох ты, господи, все перепуталось! Позвольте мне вашу книжечку… (Тянет к себе фолиант, лихорадочно листает его). Ну, вот, все стало на место. Рыбы дышат жабрами. Лошади кушают овес.
Ч. С Ф. У нас лошади не едят овес.
Ч. С Ч. Как это не едят? Лошади кушают овес, это всем известно.
Ч. С Ф. У нас лошади не едят овес.
Ч. С Ч. Но позвольте, как же так?.. Если лошади не кушают овес, тогда вообще все летит вверх
