ОВЦЫ И КОЗЛИЩА
Стали отделять овец от козлищ.
— Ты кто есть?
— Овечка.
— А откуда рога?
— Честным трудом добыты.
— А борода?
— В поте лица нажита.
— Проходи, проходи, овечка!
Отделяют дальше.
— Ты кто?
— Овечка.
— Где ж твоя борода?
— Беда ободрала.
— Где ж твои рога?
— Нужда обломала.
— Проходи, проходи, овечка!
Проходят козлища, лезут, прут, нагоняют страх на честных овечек. «Ох, трясутся овечки, — трудные времена пошли! Не знаешь, когда бороду отпускать, когда постригаться!»
К ИСТОРИИ НЕОБИТАЕМОСТИ
Когда количество краж на острове превысило количество всех остальных деяний, возникла идея выбирать воров демократическим путем, на основании прямого, равного и тайного голосования. Чтобы воровали не все, а лишь те, кто будет облечен доверием народа.
Избирательная кампания носила поистине всенародный характер. Полиция сбилась с ног. Коррупция сбилась с ног. Но выбрали самых достойных, самых известных органам правосудия.
Однако и те, которых не избрали, не прекратили своей деятельности. Они только не могли делать это открыто, всенародно, как народные избранники. И зарплату им за это никто не платил, и не было у них статуса неприкосновенности, который защищал бы их от закона.
А народные избранники были и высокооплачиваемы, и надежно защищены. За короткий срок общими усилиями опустошили остров, и воровать стало практически нечего. А поскольку ничего другого островитяне не умели, они разбежались кто куда, и остров стал совершенно необитаемым.
Впоследствии на этом острове высадился Робинзон и стал приводить его в порядок. Но может ли один человек привести в порядок то, что разрушалось и разворовывалось всенародно? Поэтому Робинзон тоже в конце концов сбежал с острова. И началась история необитаемости, которой до сих пор не видно конца.
ЛЕТОПИСЬ
Рукописные, рукописные… И когда это все написать, чтоб узнали далекие присные то, что ближним не ведено знать?
Зря ты, Пимен, ушел в писатели, грозный царь на расправу крут. И ко времени ли, и кстати ли этот богом завещанный труд о вещах, от которых бы спрятаться, о которых бы лучше молчать?
Ох, не скоро тебе печататься — ведь когда еще будет печать!
И когда еще будут издания и читатели этих книг…
Но сказанья идут за сказаньями… И последнего — нет среди них.
ФАУСТ
Над землей повисло небо — просто воздух. И зажглись на небе звезды — миф и небыль, след вселенского пожара, свет летучий…
Но закрыли звезды тучи — сгустки пара. Слышишь чей-то стон и шепот? Это ветер.
Что осталось нам на свете? Только опыт.
Нам осталась непокорность заблужденью. Нам остался вечный поиск — дух сомненья.
И еще осталась вера в миф и небыль. В то, что наша атмосфера — это небо. Что космические искры — это звезды… Нам остались наши мысли — свет и воздух.
— Доктор Фауст, хватит философий, и давайте говорить всерьез!
Мефистофель повернулся в профиль, чтобы резче обозначить хвост.
Все темнее становилась темень, за окном неслышно притаясь. За окном невидимое время уносило жизнь — за часом час. И в старинном кресле — неподвижен — близоруко щурился на свет доктор Фауст, маг и чернокнижник, утомленный, старый человек.
— Доктор Фауст, будьте оптимистом, у меня для вас в запасе жизнь. Двести лет… пожалуй, даже триста — за здоровый этот оптимизм!
Что он хочет, этот бес нечистый, этот полудемон-полушут?
— Не ищите, Фауст, вечных истин. Истины к добру не приведут… Мало ли иллюзий есть прекрасных? Доктор Фауст, ну же, откажись!
Гаснут звезды. В доме свечи гаснут. В старом кресле угасает жизнь.
ЛЕГЕНДЫ
