Потом я ещё придумал «турнир рыцарей» достоинством по двадцать копеек, которые со страшным стуком вышибали друг друга с чёрного стекла жизни. В пузатой цифре 20 и гербе Советского Союза с серпами и колосьями на земном шаре — и впрямь было что-то средневеково-могучее. Не разжимая губ я трубил в английский рожок позывные состязания и восторженно гудел вместо простолюдинов и слуг.
Но приятнее всего было стонать и кричать после нанесённого удара.
— О!!!
— Я убью вас, сэр!
— Чёрт побери!
…Потом наступил новый исторический этап.
Рыцари и футболисты вдруг начали дико враждовать между собой. Объединившись, футболисты втроём-вчетвером нападали на одного рыцаря. Он отбивался как мог. В чёрной скользкой тишине футболисты лупили пузатого и даже случалось убивали совсем. Рассердившись я хватал их в горсть и швырял на пол, навсегда лишая права ступать на чёрное стекло жизни.
Между тем, игра превратилась в такую сильную привычку, что отучиться от неё я уже не мог. Изо дня в день повторялось одно и тоже. Рано или поздно наступал такой момент, когда я вновь садился на колени и начинал игру.
— Ну что с ним делать? — спрашивала мама.
— Пусть играет, — скупо говорил отец. — Дуракам закон не писан.
Прошёл третий, четвёртый, пятый класс.
А я всё никак не мог отучиться играть в монетки.
— На что ты тратишь своё время? — уговаривала меня мама. — Тебе же скоро в институт готовиться…
Я пожимал плечами и уходил в свою комнату. Мне и самому было стыдно. Но чёрное стекло жизни и тёмное стекло зеркала тянули меня к себе так же властно, как и раньше.
Кончилось всё довольно внезапно.
Когда у нас в гостях были тётя Роза, дядя Юра и сестра Лариска, произошёл несчастный случай. Пухлая Лариска, постеснявшись зажечь свет в прихожей, приняла чёрное стекло за твёрдую поверхность. И села на него, чтобы зашнуровать ботинки. Стекло лопнуло ко всеобщему ужасу.
Мама не могла скрыть отчаяния.
— Боже мой! — повторяла она. — Боже мой!
— Марина, я тебе всё сделаю! — басил дядя Юра.
— Да где ты такое найдешь… Оно же чёрное! — чуть не плакала мама.
Тётя Роза и Лариска подавленно молчали.
И только папа вдруг взглянул в мою сторону.
— Кончился твой хоккей! — сказал он мне тихо, так, чтобы никто не услышал.
Удивительное дело, но единственным человеком, который нисколько не расстроился от этой потери, был именно я. Я испытал правильное и слегка противное чувство освобождения. Так бывает, когда тебя пронесёт или вырвет.
Папа аккуратно вынес расколовшееся на два куска чёрное стекло жизни на помойку. Трюмо превратилось в «черте что» — как сказала мама — под зеркалом виднелся потрескавшийся и пыльный провал. В нём сразу нашлись позапрошлогодние билеты на ёлку, которые мы искали, по-моему, дня три. И целая куча маленьких монеток.
Я посмотрел в знакомое и незнакомое зеркало, лишившееся своей важной подзеркальной части, и увидел перед собой что-то странное.
Зеркало было гладкое, ровное, без всякой черноты.
Довольно взрослый парень смотрел на меня выжидательно и виновато.
Приблизив нос к самому стеклу, я дыхнул.
…И увидел, как кто-то беззвучно и бесповоротно падает в темноту. В ту самую темноту, откуда много лет приходили ко мне странные гости с цифрами на круглой спине.
