через скверный прибор ночного видения — с непривычки глаза теряются в хаотичном нагромождении градаций серого, но затем мозг начинает рисовать более-менее внятные картинки, хотя иногда малейшее движение травинки рассыпает уже было собранную мозаику, превращает ее в нечто невообразимое, чему и слова подобрать сложно.
— Это не психоделики, — соизволил объяснить Господь-М. — Эффект брожения медоносных запасов убитого или погибшего зверя. Обычно охотники не дожидаются, когда туша, хм, взорвется, а выкачивают смесь. Получается тоже недурственно, хотя крепость, букет еще не те. Никогда не пробовали?
— Разлитые по бутылкам перегнившие внутренности протухшего чудовища? Нет, судьба миловала.
Вполне ожидаемо Господь-М рассмеялся.
— Я не очень понял о чем вы тогда толковали, — сказал Сворден Ферц. — Насчет виртуальных частиц и дробных личностях.
— Хотите поговорить об этом? — Господь-М пристально смотрел из-за желтоватой взвеси, что колыхалась над костерком. Странно, что Сворден Ферц заметил ее только сейчас. Словно облака крохотных мошек, этакого воздушного планктона собирались в теплых потоках, что поднимались к небесной тверди.
— Не стоит? — вопросом на вопрос осведомился Сворден Ферц.
— Ну, почему же, — Господь-М выпустил клуб дымка, который от сопркосновения со взвесью вспыхнул лазоревыми оттенками, позаимствованными у давешних стрекоз. Дальше он продолжать не стал, закрыв глаза, отчего стал неотличим от вырезанного из сандалового дерева грозного божка, наконец-то умилостивленного кровавой жертвой.
Когда Сворден Ферц уже решил, что собеседник задремал или отнюдь не склонен продолжать беседу, Господь-М сказал:
— Вы никогда не задумывались, почему гении, даже в полдень, кончают столь плохо? И почему та личность, что жила божественным вдохновением, так разительно отличается от той, что лопала какие- нибудь там алапайчики…
— Э? — ничего не понял Сворден Ферц.
— Я утрирую, конечно, но гений в личном общении производит впечатление, скажем так, не сопоставимое по своим масштабом с продуктом его творчества. Он может ужасно относиться к женщинам, плевать на ближнего своего, быть склочником, наркоманом, убийцей, пьяницей, но при этом творить такое, что не под силу самому благовоспитанному члену общества.
— Наркоманом? Убийцей? — покрутил головой Сворден Ферц. — Что-то я таких не припоминаю…
— Слыхали про остров, на котором происходили убийства?
— У нас? — уточнил Сворден Ферц.
— Вполне, — подтвердил Господь-М. — Убийства на очень мелкой бытовой почве, так, кажется, это квалифицируется… Друг случайно уронил вашу рубашку в воду и вы в отместку расколотили ему череп камнем. Или ножом перерезали горло.
— Как такое возможно?!
— Возможно… Это оказалось настолько страшным, что ни у кого долго не поднималась рука оповестить соответствующие службы… — Господь-М неодобрительно покачал головой. — Потом там нашли реликтового гигантского головоногого… решили что именно его психополе оказывает угнетающее воздействие на людей, снижает порог их мотивации… и все такое прочее…
— Тогда понятно, — вздохнул Сворден Ферц.
— Понятно? Что вам понятно? — с изрядной долей неожиданной враждебности спросил Господь- М.
— Ну… сами же сказали… реликтовое головоногое… — залепетал (иного слова и не подберешь) Сворден Ферц, как бы со стороны воспринимая это свое лепетание и становясь противным самому себе.
— Понять значит упростить, — сказал Господь-М. — Обнаружили Ктулху и свалили на него грехи человеческие. Видите ли, странное в истории то, что к самым тяжким преступлениям оказались наиболее склонны, скажем так, неординарные люди. Островок-то числился творческим раем. Там и впрямь творилось по особенному легко, — последнее, как показалось Свордену Ферцу, Господь-М процитировал с чьих-то слов. — Но за такое приходилось расплачиваться…
— Разбивать череп другу из-за рубашки?
— Или свой череп из-за слишком горячей воды в ванной.
Разговор ненадолго замер, как замерла жизнь лугоморья в надире мирового света. Тишина сгустилась огромными серыми хлопьями, оседавшими на водную гладь с совершенно невозможными звуками, что порождались воображением, так не терпящем пустоты.
Свордену Ферцу за плотным пологом беззвучия почему-то пригрезились индустриальные шумы невообразимо древней фабрики по штамповке кольчуг. Именно так. Фабрики по штамповке кольчуг. Огромные прессы, шумно втягивающие пар перед тем, как обрушиться на наковальню, куда с не меньшим грохотом, лязганьем, скрипом грубо склепанные из тронутого ржавчиной железа манипуляторы на конной тяге швыряли багровеющие заготовки.
А если специалистам по спрямлению чужих исторических путей понадобятся каменные ножи и палки- копалки, то чудом Полудня возникнут заводы по производству каменных скребков, каменных топоров и суковатых дубин, спрямляющих доисторические пути первобытных племен ничуть не хуже дьявольски чистейших золотых с носатым профилем Безобразной Герцогини.
— Знаете, что такое заккурапия? — спросил Господь-М.
— Вместилище какое-то… — Сворден Ферц потер пальцем переносицу. — Для бумаг… для документов! Вместилище для документов, господи!
— Для особо важных документов, — уточнил Господь-М. — Но это уже более поздние наслоения и искажение первоначального смысла. Этимологически данное слово означает вместилище души.
Нечто странное мелькнуло в памяти Свордена Ферца, отблеск прозрения, что ли, но он не успел поймать его в фокус внимания, отчего тень вновь канула в океан забвения.
— Так вот, по местным верованиям заккурапия весьма ограничена в своей вместимости и поэтому может содержать души строго определенных размеров. То, что не укладывается в данные размеры, рвется, уничтожается, пускается по ветру, — Господь-М помахал рукой, изображая разлетающиеся кусочки души. — Поэтому воспитание есть ничто иное, как дополнительные листочки, которые мы исписываем и вкладываем в эту самую заккурапию. Но поскольку вместить в душу нечто сверх ее объема невозможно, то кое-что приходится выкидывать.
— Любопытно, — пробормотал Сворден Ферц. — И что же тут плохого?
— Плохого? — переспросил Господь-М. — Кто здесь говорил о плохом? — с некоторым юродством он завертел головой, отыскивая неведомого провинившегося. Затем помолчал, выводя мундштуком спиральные узоры по серому пеплу. — Впрочем, вы правы. Ежели где-то чего-то прибавится, то обязательно где-то чего-то убавится. Добавляем воспитанности, убавляем таланта. Впихиваем добро, пускаем по ветру волю. Кто человечеству более ценен? Человек воспитанный или просто… просто человек? Со всей его онтологической поврежденностью, но и с его волей, дарованиями?
— Все это гипотезы, — ответствовал строго Сворден Ферц. — Вернее, мракобесие. Из одного слова каких-то там племен делать столь глубокие выводы. Классическая ошибка логического обобщения. Софизм. Вспомните Проповедника… Одного его достаточно опровергнуть ваше утверждение, что человек воспитанный — творческий импотент.
— Проповедник, — покивал Господь-М. — Конечно же, Проповедник… А что, позвольте спросить, вы знаете о Проповеднике?
— Ну… — Сворден Ферц запнулся. — Ну и вопросик! Как если бы верблюда спросить — что у него кривое, а он в ответ — а что у меня вообще прямое? Это же общеизвестно… Человек долго работал над собой… Количество перешло в качество… Об этом горы написаны!
— И горы еще напишут, — в тон ответил Господь-М.
— У вас на этот счет другое мнение.
— У меня на этот счет достоверные знания, — возразил Господь-М. — Положено, как небожителю.
