— Да, — вынуждено подтвердил он. — Ни эротики, ни романтики… Как вы догадались?
— Слишком хорошо разбираюсь в мужчинах. Чересчур хорошо, можно даже так сказать. В этом-то вся и беда. Горе от ума, — сладковатый запах расползался по комнате дымными змейками. — Побочный эффект длительного изучения модифицированного поведения «казуса тринадцати».
— Как он только вам позволил…
— Мне никто и ничего не может позволить, — холодно отрезала дама. — Как влиятельный член Мирового Совета я сама выбираю — чем и как мне заниматься! — но тут тон ее слегка смягчился: — Видите ли, голубчик, педагогика, даже в эпоху расцвета Высокой Теории Прививания, не воспринимается как дисциплина, чреватая потенциальным ущербом для человечества. В общественном сознании это целиком и полностью позитивная наука. Ну, а мелкие шероховатости в виде загубленных судеб… Это целиком и полностью ответственность наших штатных сеятелей доброго и вечного. Лес рубят, щепки летят.
— К кому пошел бы человек в таком состоянии? — пробормотал он себе под нос.
— У вас чертовски хорошая интуиция, голубчик, — дама ловко выпустила изо рта идеально ровное дымное колечко. — Тривиальный ответ — Lehrmeister, правильный — школьный врач. Забавно, как повернулось бы дело, если бы вы все-таки переговорили со мной?
— Вы же сами не захотели… Сразу же обратились к Вандереру, чтобы он оградил вас…
— Оградил… защитил… — дама кивнула головой. — А вы так сразу и сдались! Такой большой, молодой, сильный, ореховоглазый… — Отставив в сторону сигарету, дама наклонилась вперед и прошептала: — Брюнеты, голубчик, — моя слабость! Ха-ха-ха! Как вы его назвали? Подопытный сын? У него всегда были длинные, шикарные волосы…
Дама откинулась на спинку кресла и как-то сразу размякла. Рука с тлеющей сигареткой свесилась к полу.
— Он был только мой, — тихо сказала она. — Только мой и больше ничей. Иногда мне кажется, что те чудовища не предусмотрели одной мелочи, из-за которой их план так и не удался… Одинокие монокосмы чересчур понадеялись на семью… Понимаете? Им казалось, что и через сорок тысяч лет в нас сохранится инстинкт материнства… Среди тех, кто принимал младенцев, ваша покорная слуга оказалась единственной женщиной. Может поэтому я это почувствовала, когда псевдовлагалище вытолкнуло мне в руки очередной плод… Мальчика. Крошечного, орущего мальчика. Самого обычного человеческого младенца… Тогда я и поняла, что происходит между квочкой и ее цыпленком. Таинство запечатления…
— Я предполагал корыстные мотивы, — сказал он с ноткой раскаяния.
— Ах, оставьте! Какая еще корысть у человека с моим положением. Тут все гораздо запущеннее. Гордыня — вот более подходящее слово. Кому-то не давали покоя лавры первого антрополога чистейших кроманьонских групп, мне же хотелось…
— Чего? — он не выдержал долгой паузы.
— Вечной молодости, успеха, внимания, силы… Хотелось стать ведьмой и летать над ночным городом, стуча в окна и гоняя птиц. Какое это теперь имеет значение, — горько сказала дама. — Показать вам фокус?
— Фокус? — ему показалось, что он ослышался. — Какой фокус?
Дама рассмеялась:
— Очень редкий и необычный. Не скоро вам выпадет шанс услышать его еще разок… Вот, смотрите! — она показала на стакан с водой.
Щелчок пальцами, и стакан исчез. Как будто выключили голограмму. Несмотря на какую-то удручающую банальность, больше подходившую затрапезному бродячему цирку, исчезновение предмета поразило его. Почудилась в этом проявление невероятной силы, которая издевательски вырядилась в одежды заурядной иллюзии, ловкости рук, гипноза — чего угодно, но только не нуль-транспортировки предмета одним лишь усилием воли.
— Где он?
— Вот же, — показала дама. — Вы разве не видите?
Переливчатый свист, стук, пахнуло леденящей стужей, и в воздухе возник покрытый изморозью стакан. Похоже, тот самый. Он попытался перехватить его, но пальцы обожгло космическим холодом. Стакан упал и разбился. Стылая волна взметнулась до небес и обрушилась на палубу шлюпа точно молот о наковальню.
— Господин крюс кафер! Господин крюс кафер! — отчаянно пытались докричаться издалека, а Ферц мучительно вспоминал искусство дыхания широко разинутым ртом. Казалось, в горло вбита непроницаемая пробка, не дающая легким набрать воздуха.
На пике асфиксии ему привиделась ужасающая картина — будто он превратился в несомую непонятными и могучими силами песчинку, вокруг простирается необъятная пустота, намного огромнее мира, и в этой пустоте пылают колоссальные огненные шары, как если бы некий безумец разом взорвал все имеющиеся ядерные заряды, выжигая жуткую беспредельность потоками смертельных излучений.
— Господин крюс кафер! — с противным чавканьем вспыхнул ближайший огненный шар. Взрыв разорвал сверкающую оболочку, смял окружающий его темный кокон, похожий на плотную взвесь планктона, ослепительные факелы пронзили пустоту, и вот уже на месте шара расплывается искристое пятно — лицо Флюгела.
Оно нависает над несомой неодолимыми силами Ферцем-песчинкой и громыхает так, словно армия материковых выродков решила провести ковровое бомбометание:
— Вставайте, крюс кафер! Вас ждут великие дела!
Но Ферц-песчинка продолжает плыть в пустоте выпущенной баллистической ракетой, внезапно подтвердившей сугубо теоретические модели тех умников, которые утверждали, что мир — не огромная полость, а даже наоборот — шар, повешенный в пустоте ни на чем.
Распухшее до колоссальных размеров лицо Флюгела, то там, то сям разрываемое изнутри огненными спиралями распадающегося на части шара, разевает рот, изготовившись прогромыхать что-то еще, однако Ферц больше не выдерживает, хватает пятерней нависшую над ним морду и что есть силы отшвыривает от себя — в темноту, в стужу, в шторм.
Темное пятно Стромданга, высвечиваемое молниями, висит над головой. Надир, вспоминает откуда-то Ферц. Надир Флакша. Кальдера где-то рядом. Тонкие нити климатических машин вьются над бесконечным ураганом, что спиралью ввинчивается в Блошланг, и отсюда даже не верится — какими огромными они видятся вблизи. Затем чернота смыкается, выжимая из тяжелых туч белесые потоки колкого снега. Кажется, что не снежинки, а мелкие кровососы впиваются в кожу.
— Поднимите меня, — потребовал господин крюс кафер.
Чьи-то руки вцепились в него и придали вертикальное положение. От внезапного головокружения Ферц пошатнулся, но те же руки заботливо поддержали его за ворот.
— Отпустите! — муть в глазах оседала, и сквозь снежную пелену стала проявляться какая-то нелепая, скособоченная громада.
Вцепившаяся в воротник бушлата рука все же разжалась. Без поддержки колени господина крюс кафера подогнулись, но он удержался на ногах.
— Кехертфлакш! Умгекехертфлакш!!
Цитадель-21, как и следовало из ее номера, относилась к полностью автоматизированным укреплениям Дансельреха. Здесь никогда не размещался гарнизон, лишь изредка наведывались техники для проверки и отладки бесконечного конвейера смерти. Строго говоря, никакой гарнизон здесь и не выжил бы, в такой близости от кальдеры, в зоне безумных погодных флуктуаций.
Башня с широким основанием, которое плавно истончалось в шпиль невообразимой высоты, выламывалась из окружающих ее колоссальных каменных блоков и ледяных гор, слепленных из серого снега.
Отсюда, от самого подножия цитадели, казалось, что ее вершина не просто теряется в ураганном хаосе Стромданга, а пронизывает его насквозь, чтобы вбуравиться в окружающую мир твердь. Идеально гладкая поверхность башни сверкала от окутывающих ее вершину молний, которые многочисленными огненными реками стекали по пологому склону к самому ее основанию.
Нагромождения огромных каменных блоков складывались в запутанный лабиринт узких и широких
