– «Та-акой оста-алси-и-и…» – подхватывают вперебой мужские и женские голоса.
– У председателя, гуляют, – говорят девчата, возвращаясь с поля.
– Крестины, – поясняет женщина с ведрами. Она нарочно опустила на землю свои ведра у калитки, будто отдыхает. – Уж нажарено, напарено всего! В район Мишку гоняли за пивом. В сельпо водка есть, а пива нету, вот Мишка и ездил.
При упоминании о Мишке-шофере одна из девушек обижается:
– Нечего Михаила виноватить! Он не соглашался за пивом ехать, а председатель ему что сказал? Говорит: «Раз тебе задание дано, исполняй и не умничай, а то, говорит, выгоню тебя из шоферов к чертям свинячьим!..» На каждом шагу у него то боги, то черти, оттого и работа через пень-колоду идет – ни тебе толкового разговора, ни плана, как у людей.
– Правильно, – соглашается другая девушка. – Мы с одной машиной весь день промаялись. А ведь уборка! Душа болит. – И, покосившись на раскрытые окна, выкрикивает звонкой скороговоркой:
– Озорница! Василий Спиридоныч услышит, он тебе припомнит, как про него частушки складывать, – опасливо шепчет женщина и подхватывает свои ведра.
– Испугались мы твоего Василия Спиридоныча! Все равно на чистую воду выведем! – шумят девушки.
Но частушку в доме у председателя никто не слыхал. Там идет гульба.
– Первенький! – кричит захмелевшая свекровь. – Весь в нашу породу!
– С меня спечатан в точности, – соглашается Василий. – Копия.
Гости бурно одобряют, пьют и за молодых родителей и за новорожденного.
А «копия» лежит поперек широкой постели и сучит ножонками. Рядом, также поперек, уложены Дашина месячная девочка и еще двое ребятишек. Они то поднимают крик, и тогда матери бегут к ним и кормят или меняют пеленки, то смирно лежат и чмокают засунутыми в рот резиновыми сосками.
– Растет поколенье! Выпьем за Андрея свет-Васильича, быть ему тоже председателем! – шумят гости.
Валентина не пьет. Объясняет подробно:
– Мне врач сказал, когда кормишь, нельзя допускать внутрь алкогольные напитки.
– А ты плюнь на врача! Он небось сам допускает внутрь. Как это так, нельзя?
– За здоровье, Валюша, можно и даже пользительно, – настаивает подгулявшая свекровь. – Если хоть каплю оставишь, эта капля на ножки или на спинку ему падет и начнет он расти вбок. У Герасимовых мать этак же не выпила до донышка – и вырос Яшка горбатым.
– Он у ней с крыльца упал, – говорит кто-то из гостей.
– Господи! Да Васенька у меня откеда только не падал, а вырос, слава богу, не горбатый, не конопатый – и вот председатель!
– Да, уж теперь ниоткуда не упаду, а упаду, так встану! – бахвалится Василий.
Валентина под одобрительные возгласы выпивает стопку водки с пивом до дна, до капли, кашляет, трясет головой. Сразу захмелев, опускается на скамью рядом с мужем и кладет голову к нему на плечо.
– Уж так-то живем, душа в душеньку, – умиляется свекровь. – И родню не забываем, обижаться никто не может: и Дашеньку с мужем из Тепловки привезли на своей машине и за Ваней в Подлипки заехали…
– Мне чтоб в ночь выехать, чтоб к утру дома быть, – заплетающимся языком бормочет Дашин муж.
– Сказано будешь – и будешь! – хлопает ладонью по столу Василий. – Что я, не хозяин своему слову? Или своим машинам я не хозяин?
Заводят патефон: «О голубка моя…»
Кто-то из гостей подымает с подоконника тяжелую голову.
– «Г-г-голубку» заведитя!
– Только что.
– Ешшо! Не расчувствовал…
«О голубка моя!..»
Внезапно гаснет свет. В темноте начинается возня, падает посуда.
– Где электрик-то наш?
– Где! В палисаднике, носом в грядку. Он заместо себя ребят оставил, они чего-нибудь там и натворили.
– Ладно, завтра разберемся. Ребята – специалисты, они много не напортят.
– У меня свечка от заутрени сбереглась, – хвалится свекровь и вставляет желтую свечу в горлышко пивной бутылки.
Гости – которые расходятся, которые разъезжаются. Хозяева остаются одни. Свеча догорела. Плачет ребенок.
– Андрюшенька, Андрюшенька, о-о-о! – сонно уговаривает Валентина, укладывая ребенка в люльку.
