главной башни готических храмов. Позже мы в большом количестве обнаружили их обломки среди растущих у подножья церкви пожухлой травы, крапивы и лопухов.
Преодолев минутный трепет перед заброшенным зданием, где уже полтора века не ступала нога человека, мы перелезли через забор и подошли к церковной двери. Несмотря на мои уговоры, Рэй наотрез отказался последовать за нами и лишь с упреком и страхом смотрел на меня своими умными глазами, так что пришлось оставить его снаружи. Он проводил нас, жалобно скуля и повизгивая, а потом куда-то исчез.
С трудом открыв высокую внешнюю стрельчатую дверь, которая издала жуткий скрип, мы прошли через два других портала, образующих вдающуюся внутрь храма паперть, и проникли в церковь. Даже при многочисленных признаках разрушения колокольни ее интерьер производил величественное впечатление, что было вполне естественно, если учесть, что в первой половине XVIII века Хиллсбери был довольно крупным городом с населением свыше полутора десятков тысяч человек. Огромное пустынное пространство, в котором гулко отдавались наши осторожные шаги и робкие голоса, только усугубляло жуткую атмосферу, царившую в этой юдоли унылого забвения и затаившегося ужаса. Полностью подавленные чудовищным психологическим прессом заброшенной церкви, мы прекратили разговоры и встали, как вкопанные, пожирая глазами окружающую обстановку.
Центральный неф,[6] от которого к боковым стенам вели узкие трансепты,[7] был до крайности грязен. Пол покрывали кучи пыли и каменной крошки толщиной в ладонь, на которых не было видно ни единого следа, каковое обстоятельство мы не преминули отметить, многозначительно переглянувшись. Вдоль стен шли высокие аркадные галереи, ниши которых были заставлены скульптурами весьма своеобразной наружности, отталкивающее впечатление от которых усиливалось сопутствующими им странными символическими горельефами. Честно говоря, среди имеющихся здесь человеческих изображений я не встретил ни одного знакомого мне святого, да и виды других представленных фигур были навеяны, пожалуй, не библейскими сюжетами. Очевидно, ваявший их скульптор отличался необычным художественным взглядом на религию и обладал, мягко говоря, странным воображением. В узорчатых орнаментах капителей, венчающих подпирающие потолочные арки легкие высокие пилястры, не угадывались традиционные рисунки — здесь не было виноградных, дубовых или ореховых листьев, а источником вдохновения создателю этих необыкновенных лепнин, как мне показалось, послужили неземные мотивы.
Спустя некоторое время наше оцепенение прошло, и мы приняли продиктованное успокаивающим отсутствием следов решение, разделившись, изучить скрытые помещения церкви. Брукс вызвался осмотреть ризницу, Миллер направился в залу левого корабля,[8] где виднелся черный вход в подвал, а мне достался второй ярус колокольни. Я прошел в залу правого корабля, обратив внимание на то, что воздвигнутые у оконных простенков обоих боковых кораблей могучие контрфорсы и перекинутые от них к стенкам среднего корабля косые аркбутаны[9] были практически разрушены, причем, по всей видимости, под воздействием причин неестественного характера. Похоже, покидая Хиллсбери, люди пытались низвергнуть вызывающее у них страх здание, но не довели свое отчаянное предприятие до конца. Бросив еще раз взгляд на моих расходящихся в разные стороны коллег, я вновь испытал острую тревогу, но ее пересилило любопытство, разжигаемое желанием посмотреть на ставший притчей во языцех надтреснутый колокол.
Испещренная трещинами каменная винтовая лестница вывела меня на верхний этаж колокольни, в открытую башенную залу, обвитую красивой ажурной баллюстрадой. Заглянув наверх, я нашел начало водосточной трубы, аранжированной большой горгульей, которая, по-моему, была выполнена чересчур живо и выразительно. Но вот, наконец, передо мной появился пресловутый колокол, в чьем боку зияла портящая его выбоина. Колокол беспрестанно раскачивался и гудел, а во время более сильных порывов ветра издавал до боли неприятный грохот. Осмотрев его потемневшую от времени поверхность, я обнаружил отлитые на ней подозрительные значки. Они весьма напоминали те пиктограммы, что мне доводилось встречать в отрывочных копиях ужасных «Летописей черных солнц», таблиц Офоиса, а также таинственного манускрипта «Raqno nero»,[10] чье авторство приписывают людям из различных стран и эпох, которых объединяет лишь одно — зловещая репутация, основанная на увлечении самыми темными культами. Я хотел было перерисовать эти символы себе в блокнот для последующего более тщательного изучения, но потом передумал.
Открывающийся с высоты восьмидесяти футов пейзаж поражал своей тоскливостью. С юга на север шла цепочка покрытых сумрачными лесами холмов, на склонах которых петляли сырые балки и овраги, а по их руслам ручьи стремили свои воды в заболоченные озерца, прячущиеся в замкнутых понижениях большой хиллсберийской впадины. На западе змеилась зеленая пойма Мискуоша с темно-синей лентой реки посредине, покрытая клубами утреннего тумана, принимающими причудливые, часто пугающие формы. Что было за ней, я почти не видел, и лишь поверх белесой мглы едва угадывались вершины Аллеганских гор. На восток уходила пологая, постепенно возвышающаяся лесистая равнина, вдали сменяющаяся обыкновенными для здешнего ландшафта круглыми и конусообразными холмами. Нигде во всей округе, насколько хватало глаза, не было заметно никаких признаков современной человеческой жизнедеятельности — ни домов, ни пашен, ни пасущихся на богатых окрестных лугах стад. Лишь ветер печально перебирал пыль и листья в каменных обломках мертвого города Хиллсбери, да к югу вела почти заросшая мостовая дорога. И еще я знал, что за ближайшими холмами огородились от зловещего дыхания обитателей Верескового холма несколько мелких ферм и поселков лесопромысловых артелей. Сейчас передо мной простирался дикий нетронутый край, чье, по нынешним временам, противоестественное целомудрие хранила неведомая сила явно неместного происхождения — сила, очевидно, враждебная человеку. Ни разу мой слух не порадовала песня какой-либо птицы, и не было слышно даже обычной трескотни насекомых.
Мои меланхоличные размышления о тайнах хиллсберийской церкви были внезапно прерваны ужасными криками и звуками выстрелов, после которых за оградой вокруг колокольни появился мой пес. Он громко залаял и принялся носиться вдоль забора, не решаясь, однако, проникнуть внутрь. Я крикнул ему что-то ободряющее и, по военной привычке проверив винтовку и боеприпасы к ней, принялся быстро спускаться вниз на помощь, судя по всему, попавшим в беду товарищам.
Вновь оказавшись на первом этаже, я заметил, что из ризницы через подножье кафедры в сторону левого нефа шли длинные смазанные полосы, говорившие о том, что Брукс поспешил на выручку к Миллеру, тем самым дав мне указание, в какую сторону двигаться. Я быстро нырнул в ведущее в полуподвал отверстие и очутился в темном коридоре, обитом изъеденными жуками деревянными панелями. Длиной в несколько ярдов, он расширялся к противоположному концу, выходящему в сводчатое подземное помещение, чей потолок перекрывали две или три выщербленные каменные арки. На полу лежал толстый ковер пыли и обломков всякой рухляди, нарушенный пятнами всевозможных форм, среди которых, как мне показалось, были не только человеческие следы. Из большого полукруглого окна струился свет, благодаря которому я смог различить окружающую обстановку. Бросался в глаза тот факт, что окно было кем-то намеренно, хотя и не очень умело, расширено — в каменной кладке его краев не хватало множества кирпичей, чьи обломки в изобилии покрывали пол. В виднеющихся через окошко зарослях крапивы и чертополохов имелась широкая тропа, происхождение которой меня сильно озадачило.
Я принялся лихорадочно осматривать подвал в поисках пропавших полицейских. Наконец, среди остатков каких-то бочек в дальнем углу помещения я обнаружил уходящий в недра земли ход, из чьего отверзшегося зева в лицо мне дохнул вызывающий нестерпимый озноб ужас сырой могилы. Мою дрожь усугубляло то обстоятельство, что кромка входа в дыру была заляпана каплями красной жидкости, которую я без труда опознал как кровь, а также таинственной оранжевой фосфоресцирующей слизи. Оставалось только гадать, что бы это могло быть.
Стоя на краю ямы, я и не подозревал, что лишь несколько секунд и футов глубины отделяют меня от прошлой жизни, которую теперь, при всех ее трудностях и бурных перипетиях, я не могу не считать счастливой. Совершив решительное схождение по ходу, спускающемуся под углом около сорока градусов, я четко установил рубеж в своем жизненном пути: до и после… До и после самого кошмарного события в моей жизни человека, пребывавшего в блаженном неведении. С этого момента мое сердце наполнено неизбывным страхом, коему не может найтись лекарств и никогда, до самой смерти, не настанет спасительного смирения.
После того, как я очутился на дне ямы глубиной в полдюжины футов, мой взгляд, направляемый лучом
