Священнику не хотелось выходить в Лос-Анжелесе, но пришлось, потому что именно сюда он и летел. Возможно, Вайда ему кого-то напоминала. Возможно, красавицей была его мама, он не знал, как к этому относиться, и ушел в духовенство, а теперь красота Вайды будто вихрем унесла его назад сквозь зеркала времени.
Возможно, он думал о чем-то совершенно не похожем на то, о чем в своей жизни мог подумать я, -- и мысли его были природы высочайшей, из них следовало отлить статую... возможно. Говоря словами Фостера, «на свете слишком много 'возможно' и не хватает людей».
Я снова стал думать о библиотеке и пропустил тот миг, когда священник поднялся и ушел, чтобы влиться в Лос-Анжелес, добавить к его размерам свою долю и забрать воспоминания о Вайде в свое что бы там ни было.
-- Видел? -- спросила Вайда.
-- Да, -- сказал я.
-- И вот так с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать, -- сказала она.
Фресно, затем 31/2 минуты до Салинаса
Стюардессы в этом рейсе были фантастически поверхностны -- на свет их родила полуженщина, -- совершенно безликие, если не считать хромированных улыбок. И все они, разумеется, были очень красивы.
Одна толкала по проходу тележку, предлагая коктейли. У нее был нечеловеческий певучий голосок -- я больше чем уверен, его создал автомат.
-- Покупайте коктейль.
-- Покупайте коктейль.
-- Покупайте коктейль.
Толкая тележку по небу.
-- Покупайте коктейль.
-- Покупайте коктейль.
-- Покупайте коктейль.
Огней внизу не было.
Сияй, О талисман!
Я прижался лицом к окну, вгляделся очень пристально и рассмотрел звезду, и загадал желание, но не скажу, какое. Чего ради? Купите коктейль у хорошенькой мисс Ничтожество и найдите свою собственную звезду. В вечернем небе звезд на всех хватит.
Две женщины за нами разговаривали о лаке для ногтей все тридцать девять минут до Сан- Франциско. Одна считала, что ногти без лака следует заваливать камнями.
У Вайды на ногтях не было лака, но ей это без разницы, и она не обращала внимания на разговор женщин.
Время от времени самолет подбрасывала в небеса невидимая лошадка, но меня это не волновало: я влюблялся в 727-й авиалайнер, мой небесный дом, мою воздушную любовь.
Пилот или какой-то другой мужской голос сообщил, что если мы посмотрим в окно, то увидим огни Фресно, а через 31/2 минуты начнутся огни Салинаса.
Я уже ждал Салинаса, но в самолете что-то произошло. Десять лет назад одна из женщин опрокинула свой лак для ногтей на кошку, отвлекшись на это, я на миг оторвался от окна и пропустил Салинас, поэтому решил для себя, что Салинасом был мой талисман.
Покровитель абортов
Мы уже заходили на посадку в Сан-Франциско, когда женщины закончили свою беседу о лаке для ногтей.
-- Да я лучше умру, чем выйду из дома без лака для ногтей, -- сказала одна.
-- Ты права, -- сказала другая.
До посадки оставалось три мили, и я не мог разглядеть крыла, что черным шоссе вело к моему талисману. Казалось, мы будем садиться без крыла -- с одним талисманом.
Ах -- крыло, как по волшебству, возникло снова, едва мы коснулись земли.
Повсюду в терминале были солдаты. Будто здесь встала на постой целая армия. Увидев Вайду, они посходили с ума. За то время, пока мы шли по аэропорту к оставленному на стоянке фургону, армия Соединенных Штатов выработала три тонны спермы.
Гражданское население тоже не осталось в стороне -- похожий на банкира человек столкнулся с женщиной восточной наружности и уронил ее на пол. Та довольно сильно удивилась -- она только что прилетела из Сайгона и никак не ожидала в Америке таких приключений.
Увы, еще одна жертва Вайды.
-- Переживешь? -- спросила Вайда.
-- Надо загнать твои чары в бутылку, -- сказал я.
-- Шипучка Вайды, -- сказала она.
-- Как ты себя чувствуешь? -- спросил я, обняв ее.
-- Хорошо, что уже дома, -- ответила она.
Международный аэропорт Сан-Франциско изображал автоматизированный дворец «Плэйбоя», которому хотелось делать для нас то, к чему мы еще были не совсем готовы, в тот момент я почувствовал, что международный аэропорт -- наш первый дом после Тихуаны.
Кроме того, я рвался в библиотеку, к Фостеру.
Статуя Буфано мирно ждала нас, но мы все равно не могли понять, зачем к огромной пуле, как боеголовки, прицепили таких странных людей.
Когда мы сели в фургон, я подумал, что хорошо бы поставить статую Покроовителю Абортов, кем бы он ни был, -- где-нибудь на автостоянке, чтобы ее видели тысячи женщин, отправляющихся в то же путешествие, из которого только что вернулись мы с Вайдой: в Царство Огня и Воды, в расчетливые руки доктора Гарсии и его мексиканских помощников.
Слава богу, фургон отнесся к нам очень лично и по-человечески. Запахами и привычками фургон копировал Фостера. После путешествия по истории Калифорнии вновь оказаться в фургоне -- очень здорово.
Я положил руку Вайде на колено -- там она и оставалась все время, пока ехала за красными огоньками машин, розами сиявших нам по дороге в Сан-Франциско.
Новая жизнь
Мы доехали до библиотеки и первым, кого увидели, оказался Фостер -- он сидел на ступеньках в своей традиционной майке несмотря на холод и темноту.
В библиотеке горел свет, и я не понял, чего ради Фостер сидит на ступеньках. Мне показалось, что это неправильный способ присматривать за библиотекой.
Фостер встал и помахал нам своей большой дружелюбной лапой.
-- Привет вам, странники, -- сказал он. -- Как дела?
-- Прекрасно, -- ответил я, выбираясь из фургона. -- Что ты здесь делаешь?
