Как у Сеньки развязался язык
В тот же вечер Скорик поменял квартиру. Хотел с Жоржем попрощаться, да того носило где-то. Так и уехал по-английски, как последняя свинья. К извозчику его провожала одна мадам Борисенко, перенёсшая часть сердечной расположенности к Масе и на его ученика. Со страхом спросила:
– А Масаил Мицуевич теперь что же, заходить не будут?
– Завтра с утра непременно появятся, – пообещал Сенька, ещё не решивший, будет ли извещать японца о смене местожительства. – Передайте, Семён Скориков благодарил за заботу и желал здравствовать.
Чтоб быть от Князя подальше, заехал к черту на кулички, аж за Пресню. Остановился в гостинице для железнодорожных служащих. Хорошее место: никто никого не знает, ночку человек переночевал и поехал себе дальше.
Заодно уж и имя поменял, для пущей конспирации, чтоб совсем концы в воду. Думал сначала назваться как-нибудь обыкновенно, а после решил: уж менять, так на что-нибудь звучное, красивое, в тон новой жизни. Записался в книге постояльцев Аполлоном Секандровичем Шопенгауэром, коммивояжёром.
Ночью снилось всякое разное. То жаркое, сладострастное – про Смерть, то жуткое – как в окно Князь лезет с ножом в зубах, а он, Сенька, в одеяле запутался и из кровати вылезти не может.
Это ночью, а на рассвете Скорик проснулся от громкого стука в дверь.
Сел, за сердце схватился. Думал – Князь с Очком его сыскали. Хотел по трубе водосточной тикать в чем был, то есть считай вовсе без ничего, но из коридора донёсся голос Масы:
– Сенька-кун, дзиво отворяй!
Уф! Прямо не сказать, какое Сеньке от этого было облегчение. Даже не задумался, как японец его так быстро на новом месте нашёл.
Отодвинул засов, и в комнату быстро вошёл Маса, а за ним (вот это да) Эраст Петрович, собственной персоной. Оба хмурые, строгие.
Маса у стенки встал, а его господин взял Сеньку за плечи, повернул лицом к окну (свет был ещё ранний, сумеречный) и деловито сказал:
– Ну, Аполлон Секандрович, хватит д-дурака валять. Нет у меня больше времени возиться с вашей загадочной личностью. Рассказывайте всё, что знаете: и про убийствo Синюхиных, и про убийство Самшитовых. Этому дружно положить конец!
– Сам… Самшитовых?! – поперхнулся Скорик. – А я д-думал…
Его тоже в заикание повело – заразился, что ли?
– Одевайтесь, – приказал Эраст Петрович. – Едем.
И больше пока ничего объяснять не стал, вышел в коридор.
Натягивая брюки и рубашку, Сенька спросил сенсея: – Как вы меня нашли-то?
– Номер проретки, – ответил тот коротко, и Сенька понял: мадам Борисенко запомнила номер извозчика, а тот рассказал, куда отвёз седока.
Вот тебе и конспирация, вот тебе и концы в воду.
– А куда едем?
– Смотречь место преступрения.
О Господи, что за охота! Но перечить Сенька не решился. Эти силком, за шиворот поволокут – знаем, кушали.
Всю дорогу до Маросейки Сенька сильно нервничал, и чем дальше, тем больше. Так, выходит, не заарестовали Ашот Ашотыча? Порешили? Эраст Петрович сказал «Самшитовы» – это значит, супружницу тоже? Кто, грабители? А причём тут он, Сенька Скориков?
Полицейских перед лавкой не было, но на двери висела верёвка с печатью, а внутри горел свет. На улице пока было пусто, магазины ещё не открылись, а то бы обязательно народ столпился.
В дом вошли со двора, через чёрный ход. Там поджидал чиновник в синем мундире – тихий, неприметный, в очочках.
– Как вы долго, – укорил он Эраста Петровича. – Я же просил… Протелефонировал вам в полночь, а сейчас половина шестого. Я рискую.
– Извините, Сергей Никифорович. Понадобилось разыскать важного с-свидетеля.
Хоть Сеньку и назвали «важным», но не больно ему это понравилось. Чего это «свидетель»-то?
– Рассказывайте, – попросил Эраст Петрович чиновника. – Что удалось установить при первичном осмотре?
– Пожалуйте сюда, – поманил очкастый Сергей Никифорович. Прошли в комнаты. – Здесь, в задней части лавки, у ювелира было что-то вроде конторы. Жилые покои наверху. Однако туда преступник не поднимался, всё произошло здесь. – Он заглянул в блокнот. – Врач полагает, что Самшитову Нину Акоповну, сорока девяти лет, убили первой, ударив тяжёлым предметом в висок. Тело лежало вот здесь.
На полу у двери была нарисована мелом человечья фигура, не очень похоже, а сбоку темнело пятно. Кровь, догадался Сенька и содрогнулся.
– Самшитова Ашота Ашотовича, пятидесяти двух лет, преступник связал, усадил вот в это кресло. Как видите, всюду кровь: на изголовье, на подлокотниках, на полу. Причём и венозная, и артериальная, разной пульсационной упругости… Простите, Эраст Петрович, я невнятно пересказываю, плохо владею медицинской терминологией, – смутился чиновник. – Вы мне когда ещё пеняли, чтобы подучился, да новое начальство не требовало, вот руки-то и не дошли…
– Неважно, – перебил его Эраст Петрович. – Я понял: Самшитова перед смертью пытали. Резали ножом?
– Вероятно. Или же тыкали колющим предметом.
– Г-глаза?
– Что «глаза»?
– Глаза у трупов выколоты?
– А, вы про хитровские убийства… – Сергей Никифорович покачал головой. – Нет, глаза не выколоты, и вообще картина преступления несколько иная. Посему это расследование решено выделить в особое производство, отличное от дела о Хитровском Слепителе.
– Хитровский Слепитель? – поморщился Эраст Петрович. – Что за г-глупое название! Я думал, его употребляют только газетчики.
– Это пристав Третьего Мясницкого участка полковник Солнцев придумал. Репортёры так и ухватились, хотя, конечно, с грамматической точки зрения…
– Ладно, черт с ней, с грамматикой, – сказал Эраст Петрович, пройдясь по комнате. – Пройдём на второй этаж?
– Незачем. Совершенно очевидно, что убийца туда не поднимался.
– Убийца? Не убийцы? Установлено, что преступник б-был один?
– Видимо, так. Соседи показали, что Самшитов никогда не обслуживал и даже не пускал в лавку более одного посетителя, сразу запирал дверь. Очень боялся ограбления, ведь Хитровка близко.
– Следы г-грабежа?
– Никаких. Даже в лавке ничего не взято, хотя там в стеклянной витрине лежали кое-какие безделушки – гразда, невеликой ценности. Я же говорю: всё произошло в этой комнате.
Эраст Петрович покачал головой, вышел в лавку. Чиновник и Маса за ним. Сенька тоже, чтоб не оставаться одному в забрызганной кровью комнате.
– А это что? – показал Эраст Петрович на птичью клетку.
В ней, откинув хохластую башку, валялся попугай Левончик.
Сергей Никифорович пожал плечами:
– Попугаи – птицы нервные, чувствительные к шуму. А тут, поди, криков и стонов было… Сердчишко не выдержало. Или, может, не покормили его вовремя.
– Дверца открыта. Да и… Э-э, гляди-ка, Маса. – Эраст Петрович взял трупик в руку, передал японцу. Тот поцокал языком:
