Дама словно бы не слышала меня.
– А когда она прыгает с Эммелиной в корзинку, то начинает как-то вертеться и царапать одеяльце, словно устраивает для нее уютное гнездышко.
Я скрипнул зубами. Ну прекрати же! И тут меня осенило.
– Одну минутку! – перебил я. – Вы сказали – гнездышко?
– Да, она царапает одеяло уж не знаю сколько времени, а потом укладывает на него Эммелину.
– Так-так! – Еще вопрос, и все станет ясно. – А когда у нее и последний раз была течка?
Дама постучала себя пальцем по щеке.
– Дайте подумать… Да в середине мая. Значит, девять недель назад.
Вот она – разгадка!
– Будьте добры, положите ее на спину, – сказал я.
Вытянувшись на спине, Люси устремила страдальческий взгляд в потолок, а я легонько провел пальцами по ее молочным железам. Они были тугими и вздутыми. Когда я слегка потянул за сосок, из него показалась капля молока.
– У нее ложная беременность, – сказал я.
Дама поглядела на меня круглыми глазами.
– Что-что?
– Довольно частое явление у сук. Они как бы ощущают, что у них будут щенки, и к концу цикла приходят в это состояние. Приготовление гнезда – очень типичное явление, а у некоторых даже вздувается живот. И у них появляются всяческие странности.
– Только подумать! – Дама засмеялась. – Люси, ах ты дурочка! Так напугать нас по пустякам! – Она поглядела на меня. – Она еще долго останется такой?
Я пустил горячую воду и начал мыть руки.
– Нет, не очень. Я вам дам таблетки. Если через неделю не пройдет, загляните за новой порцией. Но в любом случае не беспокойтесь. Рано или поздно она станет прежней.
Я прошел в аптеку, насыпал таблеток в коробочку и вручил ее даме. Поблагодарив меня, она повернулась к своей собачке, которая сидела на полу, мечтательно глядя в пространство.
– Идем, Люси! – сказала она, но пудель и ухом не повел. – Люси! Я тебе говорю! Мы уходим! – Она пошла по коридору, но собачка только наклонила голову набок, точно прислушиваясь к какой-то внутренней музыке. Минуту спустя ее хозяйка вернулась и с досадой посмотрела на нее. – Ах ты, гадкая упрямица! Ну, ничего не поделаешь…
Она открыла сумочку и достала голыша. Эммелина запищала, и Люси поглядела на нее со смутным обожанием. Писк начал удаляться по коридору, Люси пошла следом, как зачарованная, и скрылась за углом.
Я виновато улыбнулся Давиду.
– Ну едем, – сказал я. – Ты хочешь посмотреть, как лечат скот; могу тебя заверить, что это совсем- совсем другое!
В машине я продолжал:
– Пойми меня правильно. Я вовсе не отношусь пренебрежительно к работе с мелкими животными. Безусловно, эта ветвь нашей профессии требует особенно высокой квалификации, и я глубоко убежден, что оперировать их – большое и сложное искусство. Просто не суди об этом по Эммелине. Впрочем, нам, прежде чем ехать на фермы, придется навестить еще одну собаку.
– А какую? – спросил мальчик.
– Ну, мне позвонил мистер Рингтон и сказал, что его далматинка совсем переменилась. Она ведет себя настолько странно, что он не рискнул привести ее на прием.
– Как по-вашему, что с ней?
Я задумался.
– Конечно, это глупо, но почему-то мне сразу померещилось бешенство, самая страшная из собачьих болезней. Слава богу, благодаря строжайшим карантинным правилам нам пока удается не допустить ее в страну. Но в колледже нас так упорно предупреждали против бешенства, что я всегда держу его в уме, хотя и не ожидаю столкнуться с ним на практике. А с далматинкой может быть все что угодно. Надеюсь только, что она не бросается на людей, – ведь в таких случаях собак нередко приходится усыплять, а мне это всегда тяжело.
Первые слова мистера Рингтона отнюдь не рассеяли моей тревоги.
– Последнее время Тесса стала очень злобной, мистер Хэрриот. Несколько дней назад она вдруг поскучнела и принялась рычать по всякому поводу. Откровенно говоря, она начала бросаться на чужих. Утром вцепилась почтальону в лодыжку. Крайне неприятно!
Настроение у меня еще больше упало.
– Даже укусила! Просто не верится. Она всегда была такой кроткой. Я ведь делал с ней, что хотел.
– Да-да, – пробормотал мистер Рингтон. – А уж с детьми она была просто овечкой. Я ничего не понимаю. Но пойдемте к ней.
Далматинка сидела в углу гостиной и угрюмо на нас посмотрела. Мы с ней были старыми друзьями, а потому я спокойно подошел и протянул руку со словами 'Здравствуй, Тесса'. Обычно в ответ она бешено виляла хвостом и только что не лизалась, но сегодня ее тело замерло и напряглось, а зубы грозно обнажились. Она не зарычала, но верхняя губа пугающе взлетела, точно на пружине.
– В чем дело, старушка? – спросил я, и клыки вновь беззвучно сверкнули, а глаза загорелись свирепой первобытной ненавистью. Я ничего не понимал – Тессу просто нельзя было узнать.
– Мистер Хэрриот, – опасливо окликнул меня хозяин. – На вашем месте я не стал бы к ней подходить.
Я отступил на шаг.
– Да, пожалуй. Вряд ли она позволит мне произвести осмотр. Но неважно, расскажите подробности.
– Собственно, рассказывать больше нечего, – растерянно ответил мистер Рингтон. – Она просто стала другой – вы же сами видите.
– Ест хорошо?
– Очень. Съедает все, что ей ни дай.
– Никаких необычных симптомов?
– Никаких, если не считать этой перемены в характере. Домашних она к себе подпускает, но, честно говоря, любого чужого человека, если он подойдет слишком близко, искусает.
Я провел пальцами по волосам.
– Какие-нибудь перемены в доме? Новорожденный ребенок? Другая прислуга? Новые гости?
– Ничего похожего. Все совершенно так же, как раньше.
– Я спросил потому, что животные иногда ведут себя так из ревности или если их раздражают какие-то перемены.
– Простите, – мистер Рингтон пожал плечами,– но у нас ничего не переменилось. Утром жена даже подумала, не сердится ли Тесса на нас за то, что во время последней течки мы три недели не выпускали ее из дома. Но это было давно. Месяца два назад.
Я обернулся к нему как ужаленный.
– Два месяца?
– Что-то около того.
Неужели и тут! Я попросил мистера Рингтона:
– Будьте добры, поставьте ее на задние лапы.
– Вот так?
Он подхватил Тессу под мышки и приподнял так, что она встала на задние лапы животом ко мне.
По-видимому, ничего другого я и не ждал: во всяком случае, два ряда вздувшихся сосков не вызвали у меня ни малейшего удивления. Хотя это было лишним, но я наклонился и, потянув за один из них, брызнул белой струйкой.
– У нее полно молока, – сказал я.
– Молока?
