появлялся в них, едва разговор заходил о лошадях. Я знал, что он никогда не позволит себе вмешаться без просьбы с моей стороны и теперь ждет, чтобы я сделал первый шаг. И я его сделал:
– Вы бы не поехали со мной посмотреть его? Быть может, что-то порекомендуете. Нет ли какого-нибудь средства?..
Зигфрид положил нож и вилку, несколько секунд, щурясь, смотрел прямо перед собой, а потом взглянул на меня.
– Знаете, Джеймс, пожалуй, что и есть. Положение явно хуже некуда, и обычное лечение пользы не принесет. Тут необходимо что-то из шляпы фокусника, и у меня шевелится одна мысль. Средство-то существует… – Он виновато улыбнулся. – Но, может, вы его не одобрите.
– Обо мне не думайте, – сказал я. – Лошади – ваша епархия. Если ваше средство поможет этому пони, мне все равно, какое оно.
– Прекрасно, Джеймс. Доедайте, поскорее, и мы поедем туда вместе.
После обеда он пошел со мной в комнату, где хранились инструменты, и, к моему удивлению, открыл шкаф, в котором покоились инструменты мистера Гранта, его предшественника. Настоящие музейные экспонаты.
Зигфрид унаследовал их, когда купил практику мистера Гранта, решившего уйти на покой в восемьдесят с лишним лет, и они так и лежали аккуратными рядами на полках, никем не тревожимые. Логично было бы просто их выкинуть, но, возможно, они внушали Зигфриду то же чувство, что и мне. Полированные деревянные шкатулки со сверкающими скальпелями удивительной формы; спринцовки и клизмы, резина которых давно растрескалась, но медные наконечники сохраняли былую внушительность; напильники, старинные стержни для прижиганий – безмолвные свидетели шестидесяти лет отчаянных усилий. Я часто открывал дверцу этого шкафа и пытался представить себе, как старый ветеринар разрешал те же трудности, с которыми сталкивался я, как он ездил по тем же проселкам, что и я. Совсем один и целых шестьдесят лет. Я еще только начинал, но уже успел получить кое-какое представление об удачах и провалах, о поисках и тревогах, о надеждах и разочарованиях – и о тяжелом, тяжелом труде. Как бы то ни было, но мистер Грант скончался и унес с собой то умение, тот опыт, которые я упрямо старался приобрести.
Зигфрид достал из глубины шкафа длинную, плоскую, обтянутую кожей шкатулку. Он сдул с нее пыль и осторожно открыл замочек. Внутри на ложе из вытертого бархата поблескивал флеботом, вытянувшись рядом с круглым кровеотворяющим ударником, тоже отполированным до блеска.
Я в изумлении уставился на моего патрона:
– Неужели вы хотите пустить ему кровь?
– Да, мой милый, я намерен увлечь вас в глухое средневековье. – Заметив мою растерянность, он положил руку мне на плечо. – Только не обрушивайте на меня все научные доводы против кровопускания. Сам я в этом вопросе строго нейтрален.
– Но разве вы к этому прибегали? Я ни разу не видел, чтобы вы брали этот набор.
– Прибегал. И затем наблюдал довольно-таки неожиданные вещи. – Зигфрид отвернулся, словно не желая продолжать разговор, тщательно протер флеботом и положил его в автоклав. Все время, пока он стоял и слушал свист пара, его лицо сохраняло отсутствующее выражение.
Цыгане, как и в прошлый раз, сидели тесной кучкой у костра. Увидев машину и сообразив, что прибыло подкрепление, мистер Мьетт вскочил и быстро пошел к нам с еще одной десятишиллинговой бумажкой.
Зигфрид не взял ее.
– Сперва поглядим, что у нас получится, мистер Мьетт, – буркнул он и зашагал через лужайку туда, где чубарый все так же дрожал, мучительно изогнувшись. Улучшение не наступило. Наоборот, его глаза смотрели еще более безумно, и я услышал, как он постанывает, осторожно переступая с ноги на ногу. Зигфрид сказал негромко:
– Бедняга! Вы не преувеличили, Джеймс. Будьте добры, принесите шкатулку.
Когда я вернулся, он накладывал чубарому жгут на основание шеи.
– Затяните потуже! – скомандовал он, и, когда яремная вена набухла и напряглась в своем желобе, он быстро выстриг и продезинфицировал небольшой участок кожи и обезболил его. Потом открыл старинную кожаную шкатулку и вынул флеботом, завернутый в стерильный бинт.
Дальше события развивались стремительно. Зигфрид приставил маленькое лезвие флеботома к вздувшейся вене и без колебаний стукнул по нему ударником. Из ранки тут же хлынула кровь, растекаясь по траве темным озерком. Мистер Мьетт ахнул, а девочки начали что-то быстро говорить. Я понимал, что они сейчас чувствуют. Собственно говоря, меня и самого сверлила мысль: долго ли пони устоит на ногах, теряя столько крови?
Однако Зигфрид, видимо, счел, что она течет недостаточно быстро; он вытащил из кармана еще один ударник, сунул его в рот чубарому и принялся нажимать на челюсть. Пони невольно грыз ударник, и, когда его зубы почти смыкались, кровь начинала хлестать еще яростнее.
Зигфрид удовлетворился, только когда ее вышло не меньше галлона.
– Ослабьте жгут, Джеймс, – скомандовал он, быстро наложил лигатуру и торопливо направился к калитке в изгороди за обочиной. Поглядев через нее, он крикнул: – Я так и думал! Там есть ручей. Его надо отвести туда. Ну-ка, все за дело!
Он явно получал от всего этого большое удовольствие, и его присутствие оказало обычное действие. Мьетты оживились, захлопотали, забегали вокруг пони, натыкаясь друг на друга. Я почувствовал внезапный прилив энергии, и даже чубарый впервые словно бы заинтересовался происходящим.
Мистер Мьетт вместе с женой и дочерьми тянул его за узду, мы с Зигфридом обхватили его задние ноги, и все дружно испускали ободряющие возгласы. Наконец пони сдвинулся с места. Передвижение было мучительным, но он шел – к калитке и через луг к мелкому ручью, петлявшему среди камышей. Берег был совсем пологий и подтолкнуть чубарого на середину ручья не составило большого труда. Он застыл там неподвижно, ледяная вода закручивалась у его воспаленных копыт, и мне показалось, что я уловил в его глазах что-то вроде надежды на скорое облегчение.
– Так он должен простоять час, – объяснил Зигфрид.– А потом заставьте его походить по лугу. Потом еще час в ручье. По мере улучшения заставляйте его ходить все больше и больше, но непременно отводите потом в ручей. Возни будет очень много. Так кто займется его лечением?
Три девочки робко подошли к нему и застенчиво на него посмотрели. Зигфрид засмеялся:
– Втроем? Отлично. Сейчас я вам расскажу подробнее, что надо делать.
Он извлек на кармана мешочек мятных леденцов – среди пестрого содержимого его карманов такие мешочки занимали существенное место, – и я приготовился к долгому ожиданию. Мне уже приходилось наблюдать его в обществе детей на фермах, и, когда на свет появлялись мятные леденцы, все останавливалось. Это были единственные минуты, когда Зигфрид переставал спешить.
Девочки взяли по леденцу, а Зигфрид присел на корточки и заговорил с ними, точно учитель с прилежными учениками. Вскоре они ободрилась и уже добавляли кое-что от себя. А младшая пустилась в длинный и не слишком удобопонятный рассказ о замечательных проделках чубарого, когда он был еще жеребенком. И Зигфрид внимательно слушал, серьезно кивая головой. Куда и зачем торопиться?
Его наставления не пропали впустую: в следующие дни, когда бы я ни проезжал мимо, три растрепанные фигурки либо хлопотали возле пони в ручье, либо таскали его по лугу на длинном поводе. Моего вмешательства не требовалось: даже издали было видно, что ему с каждым днем становится гораздо лучше.
Примерно через неделю я увидел, как Мьетты покидали Дарроуби. Красный фургон, покачиваясь, пересекал рыночную площадь; на козлах сидел мистер Мьетт в черном бархатном берете, а рядом с ним – его жена. Вокруг, привязанные к разным частям фургона, брели лошади, а сзади шагал чубарый – пожалуй, еще с некоторой скованностью, но спокойно и уверенно. Больше за него можно было не беспокоиться.
Девочки сидели у заднего борта, и, когда наши взгляды встретились, я помахал им. Они без улыбки смотрели на меня, пока фургон не начал поворачиваться за угол, и тогда одна из них застенчиво помахала мне. Сестры последовали ее примеру, и последнее, что я видел, были три радостно машущие руки.
Я зашел в трактир 'Гуртовщики' и задумчиво направился с кружкой пива в угол. Спору нет, Зигфрид сумел вылечить чубарого, но я не знал, как мне все-таки к этому отнестись, ведь в прикладной ветеринарии опасно делать общие выводы даже из самых эффектных результатов. Мне почудилось или чубарому
