тяжестью, но тем не менее опускал ее и дотрагивался до пола все время, пока прыгал вокруг меня.
У меня зачесались руки.
– Положите его на стол, – скомандовал я и не мог удержаться от смеха, потому что Гилларды немедленно подсунули колени под распорки. Они хорошо усвоили свои ассистентские обязанности!
Сняв лубки, я чуть не пустился в пляс. Немного засохшего гноя и других выделений, но когда я их смыл, повсюду открылась здоровая гранулирующая ткань. Новая розовая плоть скрепила разбитый сустав, сгладила и спрятала следы повреждений.
– За ногу можно не опасаться? – робко спросила Марджори Гиллард. Я поглядел на нее с улыбкой.
– Да, безусловно. Теперь уже нет сомнений. – Я почесал Киму шею, и хвост весело застучал по столу. – Сустав, вероятно, утратит подвижность, но ведь это не так уж важно, правда?
Я использовал последние гипсовые бинты Стьюи, и мы сняли Кима со стола.
– Ну вот и все, – сказал я. – Недели через две покажите его своему ветеринару. Но, думаю, больше перевязок не потребуется.
Гилларды отправились в обратный путь, а часа через два появился Стьюи со своим семейством. Все дети стали шоколадно-коричневыми и даже младенец, по-прежнему буйно вопивший, покрылся красивым загаром. Нос у Мег облупился, но вид у нее был свежий и отдохнувший. Стьюи в рубашке с открытым воротом, весь красный, как вареный рак, казалось, еще потолстел.
– Этот отдых спас нам жизнь, Джим, – сказал он. – Просто не знаю, как вас благодарить, и, пожалуйста, скажите от нас спасибо Зигфриду. – Он с нежностью поглядел на свое ринувшееся в дом неуемное потомство и, словно вспомнив что-то, опять повернулся ко мне: – А тут как? Все было в порядке?
– Да, Стьюи. Конечно, случались и удачи, и неудачи.
– А у кого их не бывает? – засмеялся он.
– Естественно. Но сейчас все хорошо.
Ощущение, что все хорошо, оставалось со мной и когда дымящие трубы скрылись позади. Вот поредели и исчезли последние дома, а впереди распахнулся совсем другой, чистый мир, и вдали поднялась зеленая линия холмов, громоздящихся над Дарроуби.
Вероятно, мы все любим возвращаться к приятным воспоминаниям, но у меня выбора и не было: на рождество я получил письмо от Гиллардов с целой пачкой фотографий – большой золотистый пес прыгает через барьер, взмывает высоко в воздух за мячом, гордо несет в пасти палку. Нога сгибается почти нормально, писали они, и он совершенно здоров.
Вот почему даже теперь, когда я вспоминаю эти две недели в Хенсфилде, первым в памяти у меня всплывает Ким.
44
По-моему, мне не доводилось встречать человека, который мощью голоса мог бы потягаться с Леном Хэмпсоном.
По дороге на ферму Лена мне захотелось остановиться. Я свернул к обочине и положил локти на руль. День выдался жаркий и тихий, а этот удивительно красивый уголок был защищен холмами от резких ветров, которые иссушали на вершинах все, кроме вереска и жесткой травы пустошей.
Тут в зеленых ложбинах и овражках поднимали к небу свои могучие ветви величавые дубы, вязы, тополя, и их пышная листва даже не трепетала – таким неподвижным был воздух.
В зеленых просторах вокруг – ни единого движения, а тишину нарушают только жужжание пролетающей пчелы и блеяние овец где-то вдали.
В открытые окна машины лились запахи лета – дыхание нагретой травы и клевера, ароматы невидимых цветов. Но в машине им приходилось вступать в соперничество с густым коровьим запахом. Перед этим я целый час вакцинировал вольно пасущееся стадо в пятьдесят голов и теперь сонно взирал на безмятежный пейзаж, сидя в замызганных брюках и заскорузлой от пота рубашке.
Я открыл дверцу. Сэм, наш с Хелен пес, радостно спрыгнул на землю и скрылся в лесочке. Я последовал за ним в прохладную тень, где среди толстых темных стволов веяло сосновой хвоей и сыростью опавших листьев. Откуда-то сверху, из сплетения ветвей, доносилось воркование горлицы – самые мирные звуки в мире.
И вот тут, хотя от фермы нас отделяло два луга, я услышал голос Лена Хэмпсона. Нет, он не скликал разбредшихся коров, а просто беседовал с членами своей семьи – как обычно, на пределе мощности своих неутомимых голосовых связок.
Когда я подъехал к ферме, Лен открыл мне ворота.
– Доброе утро, мистер Хэмпсон, – сказал я.
– ВАША ПРАВДА, МИСТЕР ХЭРРИОТ, – загремел он.– УТРО РАСЧУДЕСНОЕ. Я даже попятился, но трое его сыновей только весело ухмыльнулись. К чему, к чему, а уж к голосу отца они, конечно, привыкли.
– Вы хотели показать мне свинью? – сказал я, держась на почтительном расстоянии.
– АГА. ХОРОШИЙ ТАКОЙ БОРОВОК. ЧТО-ТО С НИМ ПРИКЛЮЧИЛОСЬ. ДВА ДНЯ НИЧЕГО НЕ ЕСТ.
Мы вошли в хлев, и я сразу же определил, кого мне предстоит лечить. Все дородные бело-розовые обитатели хлева заметались при виде чужого человека – все, кроме одного, который, понурившись, стоял в углу.
Свиньи обычно сопротивляются попыткам смерить им температуру, но этот боровок даже не пошевелился, когда я вставил термометр в прямую кишку. Температура оказалась лишь немного выше нормальной, но вид у животного был обреченный. Он застыл в неподвижности, чуть выгнув спину, избегая любых движений, а глаза у него были мутные и испуганные.
Я поглядел на красную физиономию Лена Хэмпсона, который всем весом навалился на загородку.
– Это началось сразу или постепенно? – спросил я.
– ЗА ОДНУ МИНУТУ! – В тесном помещении рев был совершенно оглушительным. – ВЕЧЕРОМ В ПОНЕДЕЛЬНИК БЫЛ ЗДОРОВЕХОНЕК, А УТРОМ ВО ВТОРНИК – НА ТЕБЕ!
Я ощупал живот боровка. Мышцы были напряжены и тверды, как доски, так что обнаружить что-либо определенное с помощью пальпации не удалось, но брюшная стенка была болезненна повсюду.
– Мне уже приходилось видеть их в таком состоянии, – сказал я. – У него разрыв кишечника. Это случается, когда свиньи дерутся или толкают друг друга, особенно сразу после кормежки.
– И ЧТО ТЕПЕРЬ БУДЕТ?
– Дело и том, что содержимое кишечника попало в брюшину и вызвало перитонит. Я вскрывал таких свиней – в брюшной полости сплошные спайки, словно все органы срослись. Боюсь, шансов на выздоровление почти нет.
Лен снял кепку, почесал лысый затылок и водрузил потрепанный головной убор на место.
– УЖ ОЧЕНЬ ХОРОШИЙ БОРОВОК! ТАК ЧТО, ДЕЛО БЕЗНАДЕЖНОЕ, ЧТО ЛИ? – Несмотря на огорчение, он не понизил голоса ни на полтона.
– Боюсь, что так. Они обычно едят очень мало и стремительно худеют. Разумней будет теперь же его забить.
– НЕ НРАВИТСЯ МНЕ ЭТО! НЕ ЛЮБЛЮ ТАК ПРЯМО СДАВАТЬСЯ. МОЖЕТ, НАЙДЕТСЯ КАКОЕ СРЕДСТВО? ПОКА ЕСТЬ ЖИЗНЬ, ЕСТЬ И НАДЕЖДА, ВЕРНО?
Я улыбнулся.
– Ну, какая-то надежда всегда есть, мистер Хэмпсон.
– А РАЗ ТАК, ДАВАЙТЕ ПОПРОБУЕМ. ПОПЫТКА НЕ ПЫТКА, А?
– Ну хорошо. – Я пожал плечами. – Боли он особой не испытывает, просто чувствует себя неважно. Значит, можно попытаться. Я оставлю вам порошки.
Пробираясь наружу из хлева, я невольно залюбовался остальными свиньями.
– Просто загляденье! – сказал я. – Таких отличных свиней мне, честное слово, видеть еще не приходилось. Видно, что вы хорошо их кормите.
Это была ошибка. Удовольствие добавило к его голосу много лишних децибелов.
– АГА! – взревел он. – КОРМИ ИХ КАК СЛЕДУЕТ, И УЖ ОНИ ТЕБЯ ОТБЛАГОДАРЯТ!
Когда я добрался до машины и открыл багажник, у меня все еще звенело в голове. Я вручил Лену пакет моих верных сульфаниламидных порошков. Они не раз выручали меня, но тут я от них особых чудес не ждал.
По иронии судьбы мне пришлось отправиться от чемпиона по крику среди наших клиентов к чемпиону
