потом купили пива, и я затрахала его до потери пульса. После этого я забрала у него маленькую записную книжку с адресами, телефонами и цифрами, касающимися его наркотического бизнеса, и нашла номер Орни. Связаться с ним по телефону было нелегко. Нужно было позвонить в маленькую бакалейную лавку неподалеку от того места, где он жил в Виргинии, и оставить сообщение. Он перезвонил через пару часов. Я рассказала ему о том, что произошло в Вэйленде (разумеется, в отредактированном варианте), и поделилась своими соображениями, а он сказал, что мысль удрать была правильной, а теперь нам следует затихариться и ни в коем случае не толкать в Майами никакой травки. А он скоро к нам приедет.
На следующий день я приоделась на манер одаренных мамаш и талантливых девиц Вэйленда: коричневатый костюм с белой полотняной блузкой, дорогущие, в тон костюмчику, туфли, прихватила такую же сумочку, нацепила на шею нитку фальшивого жемчуга и наложила на физиономию столько косметики, что вполне могла сойти за семнадцатилетнюю. Взяв наличные Хантера (12 580 долларов), я открыла счет в ближайшем отделении городского банка, после чего поехала в агентство недвижимости и сняла квартиру с мебелью на Берд, на дальней стороне автострады, назвавшись Эмили Луизой Гариго. В правах у меня, ясное дело, стояло совсем другое имя, но, поскольку я выдала себя за новобрачную, леди из агентства разворковалась, сказала, что у них (это в Вестфилд-Лейкс) снимает жилье уйма молодых парочек и что мы будем там как дома. Я раздобыла нам телефон, причем подключила все функции, хотя на это ушла уйма наличных, потому что ни у него, ни у меня не было не только кредитной истории, отсутствовал даже номер социального страхования. От всех старых документов я избавилась и обзавелась водительскими правами с новым именем.
И вот мы, парочка бросивших школу старшеклассников из захолустья, поселились среди старательных обывателей, ребят, подвизающихся в ресторанах быстрого питания, владелиц пуделей, почтальонов, вспомогательного персонала аэропорта и помощников менеджеров больших магазинов. Мне (хотя, наверное, не Хантеру) пришло в голову, что я во все это вполне вписываюсь, ибо предполагалось, что как раз такой образ жизни и ждет порядочных девушек после выпускного бала. Только вот школу я не закончила и уж порядочной всяко не была. В глубине души я ощущала себя преступницей, причем получающей удовольствие от нарушения правил и законов. О деньгах беспокоиться не приходилось: в камере хранения находился изрядный запас наркоты, и нам следовало лишь дождаться Орни, который подскажет, как ею распорядиться. Имелось у меня и несколько других идей, делиться которыми с Хантером я, разумеется, не собиралась. Например, я подумывала стать дорогой проституткой, хотя понимала, что тут мне еще учиться и учиться.
Беда, однако, заключалась в том, что Хантер был из тех парней, у которых мозги набекрень, и очень скоро это дало себя знать. Сначала он начал курить свою травку сам, рядом с домом, что уже само по себе было скверно, а потом припарковал тачку возле средней школы в Пальметто-Спрингз и начал толкать товар. На мои попытки урезонить его он заявил, мол, это по моей вине ему пришлось сбежать из дома и торчать теперь в дерьмовой дыре, а когда я напомнила ему, что, по сути, я вытащила его из задницы, а заодно пригрозила рассказать Орни о том, что он нарушил его запрет на торговлю, Хантер съездил мне по физиономии. Не так уж мне и досталось — я была увертливая, а он основательно обкурился, — но что было, то было. На следующий день я позвонила связнику Орни и попросила передать, чтобы босс срочно со мной связался. Он и связался, но было уже поздно.
Многие ребята сильно не любят тех, кто толкает наркоту возле школ, особенно в открытую. Этого не любят ни копы, ни другие дельцы, полагая, что сами застолбили местечко. Должно быть, кто-то нас заложил, потому что рано утром, через пару дней после моего звонка Орни, нашу дверь вышибли полицейские с фонариками, полюбовались моей голой задницей и объявили, что мы задержаны по подозрению в совершении уголовного преступления.
Деньги, машину и все наше барахло они забрали, как нажитое преступным путем, а поскольку ключ от камеры хранения тоже попал им в руки, очень скоро они выудили оттуда тридцать килограммов первоклассного зелья. Естественно, они давили на Хантера, чтобы он сдал поставщика, но обломались, потому что одного у Фоев не отнимешь — они крепко держатся друг за друга. Копов это, понятное дело, взбесило, и, хотя они ясно видели перед собой придурка, а не заправилу, на Хантера навесили все, что смогли, и спровадили к папочке в Рэйфорд, в федеральную тюрягу, на весьма приличный срок.
Как вы помните, я еще в детстве умела прикидываться дурочкой: это срабатывало тогда, сработало и теперь. Во-первых, я именовала себя Эмили Гариго, поскольку не хотела, чтобы всплыла какая-либо связь с округом Калуга, а во-вторых, представила дело так, что копы поверили, будто всем заправлял Хантер, а я лишь слепо исполняла его приказы. Мне пришлось предстать перед судом по делам несовершеннолетних, где я, понятное дело, пустила слезу, а когда судья спросила, откуда я родом, то ответила, что вроде бы мои родители жили в синем трейлере где-то в Алабаме, а какой это город — «нет, мэм, не помню, но там рядом дерево, в которое угодила молния».
Меня отправили в Агапе-хаус, специальный интернат в округе Дэйд, предназначенный для содержания малолетних наркоманок и девочек с отклонениями в поведении: видимо, решили, что по моему слабоумию мне там самое место. Исправительное заведение было христианским, и нам приходилось петь гимны, однако настоящей тюрьмой оно не являлось и, соответственно, охранялось кое-как. Поскольку меня определили в эту богадельню на полгода, а мне вовсе не светило торчать там так долго, я на четвертый день перемахнула через забор и сделала ноги.
В другом письме мы находим:
«Вы будете смеяться, но тоскливыми теплыми днями я сижу здесь, в Гравелотте, и представляю себе, в какой монашеский орден стоило бы мне пойти, достань у меня смелости рассказать отцу о своем призвании. Бенедиктинки изощряются в богословии, для этого я туповата, а мой нервический темперамент мало способствует созерцанию. Кармелитки не жалуют девушек из богатых семей. Мне кажется, по-настоящему найти себя я могла бы в уходе за скорбными и недужными, ибо и сам Господь наш помогал страждущим. Я с интересом прочла отчеты Флоренс Найтингейл и устыдилась того, что англичане так сильно опередили на стезе милосердия католическую Францию, хотя сама идея госпиталей появилась у нас. Знаю также, что есть религиозные конгрегации, проводящие такую работу не в больницах, но прямо в домах беспомощных и обездоленных: думаю, мне бы это подошло. Меня не пугает вид крови и не мутит от самых отвратительных запахов. Может быть, вы окажете мне любезность, заглянув в Парижский институт вспомоществования и рассказав потом о ваших впечатлениях? И хотя просить об этом дурно, пожалуйста, не говорите ничего папе».
Неизвестно, рассказала ли Аврора Пэйо своему деверю об этих идеях, но, в любом случае, скоро произошли события, затронувшие их всех, положившие конец протекавшему в Метце детству, направив ее стопы на стезю, которой она следовала всю оставшуюся жизнь. В августе 1870 года, пока она сидела и писала это письмо, может быть, в крытой садовой беседке с видом на речушку Манс в Буа-Флери, на ее родину обрушилась война, мрачные волны которой докатились и до ее порога.
На первых порах война складывалась не очень удачно для Франции. Французская Рейнская армия отступала через Метц по направлению к Вердену, преследуемая немцами. Утром 16 августа Мари Анж разбудил цокот копыт во внутреннем дворе. Ожидая брата, который должен был приехать в отпуск для поправки, девушка сбежала вниз в неглиже и домашних туфельках и лишь у самой двери набросила висевший там голубой форменный плащ своего брата. Однако, выйдя на двор, она с испугом увидела отряд прусских улан.
Из книги «Преданные до смерти: История ордена сестер милосердия Крови Христовой». Сестра Бенедикта Кули (ОКХ), «Розариум-пресс», Бостон, 1947 г. 
