обвинитель продемонстрирует присяжным снимки покойного, наколотого на забор, они согласятся квалифицировать преступление как убийство одной из названных мною выше категорий. Я хочу сказать, тут есть о чем подумать. Например, если вы не станете запираться, напишете признание и позволите штату сэкономить на ведении следствия и судебного процесса, позиция обвинения может оказаться не столь жесткой.
— Вы имеете в виду, если я признаюсь в его убийстве?
— Вы все правильно поняли.
— Но это же ложь! Я не могу лгать. Я ведь должна буду подтвердить это под присягой, да?
— Да.
Она улыбнулась, и он задумался, не понимая, отчего ему не по себе. Впрочем, не важно. Вина ее практически установлена. Может, из-за того, что она чокнутая?
— Мне правда жаль, — промолвила женщина, словно уловив его дискомфорт. — Не хочется вас огорчать, но не могу же я вот так взять и соврать. Да еще под присягой. Не говоря уж о том, что, ежели я сознаюсь, вы прекратите поиски настоящего убийцы и он сможет убить кого-нибудь еще.
— Да прекратите вы это! — рявкнул Паз, с силой бросив на стол толстую папку и с радостью отметив, что женщина от неожиданности подскочила. — Кончайте дурить, Эммилу! Какая ложь, о чем вы? Вы убили его, это очевидно, и я просто хочу дать вам шанс остаться в живых. Или вам не терпится получить смертельную инъекцию? Вы хотите умереть?
Казалось, она размышляла над услышанным гораздо дольше, чем обдумывал этот вопрос кто-либо на его памяти.
— Вы правда считаете, что меня могут казнить? — спросила она наконец спокойным тоном.
— Еще как правда! — заявил Паз, постаравшись придать своему голосу убежденность, не имевшую места в действительности. За последнее время во Флориде казнили только одну женщину, имя которой детектив сейчас судорожно пытался вспомнить.
— Вот, не так давно казнили Эйлин Уорнос, и с вами сделают то же самое. Если вы решили кого- нибудь грохнуть, но не хотите отправиться за ним следом, не делайте этого в штате Флорида.
Женщина помолчала, видимо размышляя, потом прокашлялась и сказала:
— Наверное, для меня это особая честь.
— Что?
— Быть казненной несправедливо, как сам Иисус. Разве могла бы я просить о большем?
Вспышка охватившей Паза ярости была тут же смыта волной сожаления. Кого ему сейчас не хватает, так это его старого напарника Барлоу. Уж он-то знал подход к женщинам: сейчас завел бы с ней волынку насчет Святого Духа и всего такого возвышенного, и она бы как миленькая подписала признание.
Насчет того смертного приговора у Паза имелись некоторые сомнения, уж он-то знал, как порой собирают копы доказательства, однако не видел ничего дурного в том, чтобы постращать подозреваемую фактом свершившейся казни. Обычно такие детали помогают обвиняемым мыслить в правильном направлении. Правда, со сбрендившими это срабатывает не всегда. А сейчас, похоже, как раз такой случай.
— Допустим, что это несправедливо, — сказал Паз. — Но вот что любопытно, Эммилу. Большинство людей боится смерти.
Она кивнула и что-то пробормотала.
— А вы разве нет?
— Мне довелось там побывать. Ничего особенно страшного.
— Тогда чего вы боитесь, Эммилу? Подскажите, пожалуйста. Войдите в мое положение: я не могу угрожать вам, если не знаю, что пугает вас больше всего.
Ее губы изогнулись в легкой улыбке.
— Ой, знаете, я хоть и кажусь храброй, но сама не больно-то смелая. Убегать да прятаться больше по мне, чем лезть на рожон. Но вы вряд ли можете застращать меня тем, чего я боюсь.
— А давайте попробуем. Что это?
— Вы верите в душу? — произнесла она почти шепотом, опустив голову.
Паз услышал, как женщина-детектив перевернула страницу журнала. Он затруднялся сказать, во что он верит, а во что — нет, но ему показалось, что сейчас правильнее ответить «да».
— Тогда вы можете понять, что я боюсь за свою душу. Я боюсь, что меня отволокут в ад.
— Вас преследуют демоны, да?
Она медленно подняла голову и посмотрела на него.
— Нет.
Их взгляды встретились. Паз увидел, что маленькие зрачки расширились, закрыв голубизну радужной оболочки, а потом стали еще шире, вобрав в себя и белки, и лицо, и всю комнату. Он узрел перед собой смертельную красоту разверзнутого ада, притягательная сила которого заставила события его жизни завертеться в голове, как будто стрелка внутреннего нравственного компаса превратилась в ветряк…
Паз вскочил, отбросив стул. Женщина-детектив оторвалась от журнала, на ее круглом лице появилось недоумевающее выражение. Он боялся, что не справится с подступившей тошнотой и полностью потеряет контроль над происходящим. Тьма, окаймленная багрянцем, смыкалась вокруг, и через этот туннель мрака он смотрел вниз, на лицо подозреваемой, впрочем, снова ставшее вполне обычным.
«Это посттравматический стресс», — внушал себе Паз.
Он ведь читал о таком синдроме. Отголосок той истории с вуду, всплывающей в ночных кошмарах. Конечно, сумасшествие почти заразно, а разговор с этой чокнутой о дьяволах и аде всколыхнул всю ту африканскую жуть, с которой он сталкивался раньше.
— С вами все в порядке, детектив? — спросила женщина.
— Все нормально, — отозвался Паз. Он достал носовой платок, вытер лицо и заставил себя снова посмотреть на нее.
Она тем временем вновь обрела печальный облик Пресвятой Девы.
— Значит, вы беспокоитесь о своей душе. Что ж, я не раз слышал, будто исповедь — а признание, это ведь и есть исповедь — очищает душу.
— Да, это верно. — Она глубоко вздохнула. — Ну ладно.
— Что «ладно»?
— Я признаюсь.
— Хорошо. Вы сделаете полное признание, и государственный обвинитель его учтет…
— Это меня не интересует, — прервала его Эммилу. — Я делаю то, что было велено.
— Кем?
— Святой, я же вам говорила. Я должна была простить и покаяться.
— В убийстве?
Она раздраженно помотала головой.
— Нет, я не убивала аль-Мувалида. Я уже говорила вам об этом. Я имела в виду, покаяться в моих прочих грехах и преступлениях.
Паз передвинул к ней стопку бумаги и шариковую ручку, но она к ним не прикоснулась.
— Нет, мне нужна переплетенная, сшитая тетрадь, откуда в случае необходимости можно вырывать страницы.
— Зачем?
— Во избежание искушения. На листке я могу написать правду, потом разорвать его, и вы ничего не узнаете. А если вырвать лист из тетрадки, это сразу будет видно.
— Да, ну и дела. Хорошо, тетрадь так тетрадь. Вам как в школе, линованную?
На ее лице появилась лучистая, детская улыбка.
— Да, это то, что надо. Думаю, мне потребуется… скажем, четыре штуки.
— Вы их получите. А не хотите ли вкратце сообщить, о каких преступлениях пойдет речь?
— Нет. Я должна записать это. В школьной тетрадке.
Паза чуть не замутило. Крыша у нее набекрень, это ясно, а раз так, то, настаивая на своей невменяемости, она, пожалуй, сможет избежать ответственности. А все собранные им неопровержимые улики отправятся псу под хвост. Она действительно сумасшедшая или просто со странностями? Он мог
