на счет старины Ницше, поскольку знал, что Орни выстраивал свою жизнь на основе этой философии, и, имея обыкновение подтрунивать над приятелем, основательно поднаторел в насмешках и над учением, и над его автором.
— Этот Ни Щий, — говорил, бывало, Скитер, — мастер болтать языком, а сам-то он чего в жизни добился? Как можно воспринимать его всерьез? Бабок он не настриг, даже, кажется, ни разу толком не нажрался и не трахнулся. На кой хрен хоронить Бога и проповедовать идею сверхчеловека, которому все дозволено, если сам ты, долбаный сверхчеловек Ни Щий, болтаешься, как дерьмо, по всей Европе, отираешься в паршивых гостиницах и собираешь на свои дурацкие усы дешевый трактирный суп.
Ну и все в таком роде.
Я снова отвлекаюсь на несущественные подробности. Суть-то не в этом. Суть заключалась в том, что в ту зиму Орни стал отдаляться от меня. Я подумала, это из-за того, что я не могла забеременеть, а Орни, как человек, живущий по плану, не любил, когда его замыслы не воплощались даже в такой мелкой детали. Я сказала, что могу съездить в Роанок, в клинику, где лечат от бесплодия, но он не велел, заявил, что докторишкам не верит, и вообще, у него есть кое-какие соображения на сей счет. Мне и в голову не приходило, что всякий раз в мое отсутствие Скитер наговаривал на меня лучшему приятелю: я узнала об этом гораздо позднее, когда это уже не имело значения.
Итак, однажды он отправился в одну из своих поездок, даже не трахнув меня на прощание, как мы обычно делали, и едва пыль осела на дороге, лучший приятель попытался сам стянуть с меня трусы. А когда я не позволила ему этого, то чуть не обмочился от удивления, потому что мы, надо сказать, не были блюстителями морали, на что он и не преминул указать. Какого черта, почему нет? Почему бы друзьям и не перепихнутъся, что тут такого? Это все равно что позаимствовать у кореша тачку или инструмент. Орни против не будет, хочешь я сам у него спрошу? Да и вообще, детка, я же вижу, что он уже хочет от тебя отделаться, и хотел бы я иметь столько долларов, сколько раз мы с Орни менялись девчонками. Беспокоиться совершенно не о чем.
С другой стороны… наверное, отчасти это было от скуки, отчасти же мне льстило, что меня так усиленно добиваются: в занятиях проституцией этого не хватало. Да и парнем Скитер был интересным, не просто бритым, татуированным и накачанным драчуном. Он ведь и вправду объехал полмира, покупая и продавая оружие, так что иногда, отвлекшись от мыслей о том, чтобы затащить меня в койку, старина Скити начинал распространяться об Абиджане, Момбасе и Найроби, об Андах и самолетах, планирующих по ночам на тайные посадочные площадки, и потных лицах отчаянных людей, отсвечивавших в свете вспышек. Итак, пока Орни мотался неизвестно где, Скитер сказал, что я обязательно должна поехать посмотреть склад «проклятых», а когда я попросила уточнить, о чем речь, рассказал, как в армейских подразделениях расхищалось военное имущество, как офицеры и младшие командиры утаивали все это добро от инспекций, а когда его становилось слишком много и от него, во избежание лишних вопросов, нужно было избавляться, Скитер брал это на себя. Он ведь был пилотом: не помню, писала ли я об этом? Мы полетели в Джорджию на «сессне», и там он таки добился своего: я дала ему в хвостовом отсеке самолета. Сделано это было от злости, в пику Орни, но так вышло, что для меня это оказалось последней случкой.
Если ты не прирожденный лицемер, очень трудно практиковать зло и лгать себе о том, чем ты в действительности занимаешься. Мне в своей жизни довелось повидать множество злых людей, но Скитер Сонненборг, надо отдать ему должное, относился к тем немногим, в ком этого не было. В аэропорту он купил мне большую коробку помадки и засунул туда визитную карточку с реквизитами «Чокнутого оружейника». Меня это, я имею в виду помадку, тронуло. Подарками я особо избалована не была, если что и получала, то из расчета на немедленную благодарность.
Орни вернулся на следующий день и вел себя холоднее, чем до отъезда. Отчуждение усугублялось, а поскольку мы оба отличались звериным индивидуализмом, то, когда ты чувствуешь, что тебе нечего сказать другому человеку, всякая близость ощущается как угнетение.
— Хочешь, чтобы я ушла?
— Делай, как считаешь нужным.
Вот я и перенесла свое одеяло и подушку в пустую комнату и хныкала там пару ночей в надежде, что он услышит и придет, или соскучится, или что-нибудь еще, — но ничего не вышло. Спустя примерно неделю я вышла утром на кухню, чтобы сварить кофе, и обнаружила там девицу помоложе меня, возившуюся с кофеваркой. Ее звали Шарон, и мы с ней уселись и повели цивилизованный разговор за кофе и сладкими булочками, и она сказала мне, что носит его ребенка и что я могу оставаться, сколько захочу: она меня выгонять не собирается.
Чего мне тогда захотелось, так это угробить их обоих, и ее и Орни, а потом и себя. Эта мысль не покидала меня долго, по наущению дьявола я часто воображала себе его физиономию и все такое, но, в конце концов, ничего делать не стала. Господь уготовил мне иную судьбу. Но тяга к кровопролитию у меня действительно имелась, и вот однажды на рассвете я оделась потеплее, обула крепкие сапоги, прихватила принадлежащий Орни «Джаррет-280», к которому никому, кроме него, не разрешалось прикасаться, свой охотничий нож, веревку, рюкзак на жесткой раме и отправилась добывать оленя. Когда я выходила, кто-то играл на банджо и пел:
Высоко в Голубых горах Место мое. Мне неведом страх. Карабин у меня на плече, Шестизарядный кольт в руке. Можно сказать, песня в тему. Обычно мы охотились на небольшом холме, смотревшем на луг, доходивший до берега небольшой, но быстрой речушки Гриттенден-ран. Лесистый склон обеспечивал хорошее прикрытие, которое позволяло приблизиться на расстояние выстрела к оленям, бредущим к воде или выходившим на луг для поединков, как это делали по весне молодые самцы. Найдя маленькую лощину, я устроилась поудобнее на куче опавших листьев под лавровым кустом, откуда открывался вид на широкий сектор луга и участок берега. Сквозь оптический прицел на песке по мою сторону реки были видны оленьи следы. Зарядив оружие, я стала ждать. Довольно скоро появились олени — самец и две самки. Я навела перекрестье на самца и, как всегда, когда охотилась, вспомнила Рэя Боба, учившего меня не удерживать прицел строго на мишени, но контролировать его перемещение, переводить естественную дрожь рук в крохотные круговые движения, а на спуск давить плавно. Если все эти действия будут скоординированы, заряд попадет точно в цель. Там, откуда я родом, люди не сентиментальны в отношении животных, предназначенных в пищу. Олень оторвался от воды, поднял свою красивую голову, застыл, так что двигались только глаза, и я выстрелила.
Час спустя, когда я освежевала его, сняла шкуру, разделала тушу и успела уложить часть добычи в рюкзак, загремели первые выстрелы. Сначала одиночные, на которые я не обратила внимания, потом очереди, а уж потом, когда громыхнуло так, что содрогнулась гора, я побежала вверх по тропе. Сама по себе стрельба, учебная или просто ради забавы, была у нас, как я уже писала, делом обычным, но я подумала, что выстрелы вызвали детонацию заложенных в штольнях зарядов, и испугалась за работавших там людей. Мысль о том, что подрыв мог быть произведен намеренно, из-за того, что Ноб подвергся нападению представителей закона, мне даже в голову не приходила, пока я не сошла с тропы на дорогу из гравия и не увидела, что там полно людей в форме и автомобилей с правительственной маркировкой. Они вели огонь, пригибаясь за машинами, а некоторые, сраженные ответными выстрелами, корчились на земле, истекая кровью. Пули свистели над головой. Двое — каски и противогазные маски делали их похожими на космических пришельцев — повернулись, увидели меня и, видимо, решили, что я из числа защитников поселения. При мне было ружье, которое я и не подумала бросить, а вместо того повернулась и бросилась бежать. Один из них выстрелил мне в спину; я упала, покатилась вниз по склону горы и катилась до тех пор, пока с треском не врезалась в густые заросли лавра и не пропала из виду.
В кустах было темно, к запаху лавра примешивалась вонь гнили. Я лежала лицом вниз, и
